Перед окном красовался большой аквариум с золотыми рыбками, на подоконниках цвели в горшках азалии и альпийские фиалки.
Вольцов остановился посреди комнаты. Кто-то съязвил:
— Высокие гости пожаловали!
Но Вольцов и бровью не повел:
— Давайте жить в мире, — предложил он спокойно.
— Жить в мире? — отозвался один из близнецов, вскочив в постели. — И это после того, как моего брата изуродовали на вечные времена!
— Напал-то не я, — возразил Вольцов. Но тут поднялся старший курсант Вильде.
— В армии существует неписаный закон, — сказал он. — Мир будет заключен не раньше, чем мы сделаем вам обтирание!
Услышав это, Вольцов взвыл от ярости и шагнул к Вильде, а тот, не теряя времени, отгородился столом.
— Еще одно такое подлое нападение, — предупредил Вольцов, — и пусть над вами смилуется господь бог!
В ответ раздалось насмешливое гоготание противника, но в нем не чувствовалось обычной уверенности.
— Ничего у нас не выйдет, — заявил позднее Хояьт. — Тоже мне, товарищи! Один готов другому горло перегрызть. Раньше я себе иначе представлял армию. Думал, это — братское содружество.
— Болтовня! — огрызнулся Вольцов.
А Феттер:
— Братское содружество — но сперва получай свои полсотни горячих ременной плеткой!
Хольт и его друзья чувствовали себя одинокими. Их одноклассники, работавшие на приборах, подлаживались теперь к старшим курсантам.
В декабре заметно участились массированные налеты на окрестные города. Хольт время от времени получал письма от матери; гамбургский дядюшка регулярно снабжал его сигаретами, да и сам Хольт иногда просил присылать ему деньги: он не укладывался в солдатское жалованье — пятьдесят пфеннигов в день. Он выхлопотал себе на рождество краткосрочный отпуск и долго раздумывал, как лучше его провести. Прежде всего мелькнула мысль об Уте, но Ута писала ему еще в ноябре, что они всей семьей проведут святки в Шварцвальде. Ехать к матери не хотелось. Спасаясь от одиночества, он позвонил фрау Цише.
Готтескнехт упорно торчал в канцелярии, по-видимому увлеченный беседой с пухленькой связисткой, о которой говорили, что она любовница капитана. Хольт недоверчиво покосился на вахмистра. Прошла целая вечность, пока не освободился провод. Наконец в трубке послышался искаженный до неузнаваемости, дребезжащий голос фрау Цише:
— Разумеется, приходите, — у меня как раз гости, это будет очень кстати!
Исполненный щемящих предчувствий, он тут же отправился в путь.
Перед подъездом стояли две обшарпанные машины. Дверь открыла горничная, взявшая у него шинель. Он поставил на пол каску. На военной шинели, висевшей на вешалке, не было офицерских погонов — Хольт установил это с чувством облегчения. Из гостиной доносилась танцевальная музыка и смех.
Хольт узнал гостиную. Через раздвижную дверь видны были соседние комнаты. Фрау Цише, покинув гостей — человек двадцать мужчин и женщин, — подошла к нему торжественная и недоступная, разыгрывая хозяйку салона, и протянула ему кончики пальцев. Владелец шинели, высокий, бледный, белокурый унтер-офицер, судя по нашивке на рукаве мундира, служил в гренадерском танковом полку «Великая Германия», и все здесь называли его «Великой Германией». Когда горничная подошла к нему с подносом, уставленным рюмками, и он взял себе ликеру, кто-то из гостей крикнул: «Нашей Великой Германии все мало», чем вызвал общий смех.
Хольт сидел, не двигаясь, скованный смущением. Фрау Цише любезно занимала его беседой, в которой чувствовалась даже какая-то нотка интимности.
— Все это мои старинные коллеги, актеры оперетты. Как, разве вы не знаете, что я танцовщица по профессии? Я несколько лет считалась здесь прима-балериной… Меня, право же, стоило посмотреть. Я даже выезжала за границу на гастроли. Если вам интересно, я как-нибудь покажу вам свои снимки. — Она засмеялась. — Вот было времечко!
Хольт слушал ее, польщенный этой интимной доверчивостью. Ее близость волновала его, кружила голову.
— Желаю вам хорошенько повеселиться, — сказала она, поднимаясь, — но поосторожнее с девушками. Все это простые хористки, я бы их и не пригласила, но мужчинам нужно с кем-то танцевать. — И Хольт остался один.
Он неотступно провожал ее взглядом. Она была одета шн домашнему, в коричневую шелковую пижаму — широкие и длинные штаны-юбка и блуза свободного покроя с развевающимися рукавами, открывавшими ее белые стройные руки до самых плеч. Волосы ее были собраны на затылке в изящный античный узел. Единственным украшением ей служили сверкающие камешки в ушах. В душе Хольта зашевелилась ревность ко всем этим окружающим ее мужчинам. Он завидовал каждой подаренной ею улыбке, каждому брошенному мимоходом слову.
— Дернем по стаканчику, камрад! — И бледный унтер-офицер протянул ему рюмку коньяку. Кругом танцевали под проигрыватель. — В отпуску? — спросил унтер-офицер, еле ворочая языком. — Или здесь служите? А я… в отпуску, прямехонько с фронта! И знаете, что я вам скажу… — Он опрокинул рюмку. — Эх, приятель, камрад… дело дрянь… — Он вытер рукавом лоб. — Мне через три дня снова шуровать на Восточной… Прозит! — Он опять наполнил рюмки. — Верно говорю, камрад, дело дрянь… Да и что вы хотите? Весь мир до того оевреился, что нам обязательно накладут!
Но тут перед ними выросла фрау Цише и сказала повелительно и даже с оттенком раздражения:
— Разве я тебе не запретила говорить о войне? Поди-ка лучше потанцуй!
Унтер-офицер покорно встал и нетвердым шагом поплелся на другой конец гостиной.
Фрау Цише подсела к Хольту и сказала с наигранной обидой:
— Вам, молодой человек, решительно не хватает воспитания!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183