До чего бесстыдна! Чтобы женщина — и такова! Как была она прелестна, когда он увидел ее впервые. В ее движениях, в походке, в том, как она обращалась к собеседнику, в самих словах ее, даже в том, как она пила и ела, угадывалось, что она из хорошего дома, что выросла среди людей порядочных и достойных. А теперь вон что повылезло...
Бексеит никогда не жалел о том, что связал свою жизнь с ней. Она была дорога ему. В пору, когда не на кого было опереться — ни родных, ни близких, — она сделала немало, чтобы он обрел новую родню и новые знакомства, и даже в том, что он достиг, в его должностях и званиях, в почете, которым он теперь окружен, — немалая доля ее труда. С ней он всегда ощущал себя главой дома, но мелочами она не донимала его. Быт не касался его, а между тем он все получал готовеньким и все в доме сияло. Как пастух нюхом угадывает перемену погоды, так она по одному только движению бровей угадывала настроение мужа и поступала в соответствии с его переменчивостью. Но самое главное... Самое главное — Гульжихан открыла ему, что есть жена, что такое истинно современная женщина... И все же, супружеская требовательность Гульжихан к мужу в последнее время стала для Бексеита утомительна. Пользуясь любым случаем, он отправлялся на неделю-две в командировку, уверяя, что какой-нибудь периферийный институт зовет прочитать лекцию-дру-гую, а то и целый курс, или на полтора-два месяца отбывал в Москву или Ленинград — опять науки ради. А приехав, обновленный, с пылкостью и энергией молодожена отправлял свои супружеские обязанности. Нет, Бексеит не жалел о том, что все сложилось, как сложилось. Гульжихан умела все. Не получилось лишь одно...
В последнее время — как ни глушил он это в себе, как ни пытался забыться, — в последнее время этот трехлетний мальчишка с тощенькой шейкой и ножками хомутом стоял перед ним — никуда не деться. Даже неизменные сопли под носом придавали ему только прелести. Секен-Секиман-Секитай-Сейтжан... Сейтжан Бексеит-улы Атаханов! Студент третьего курса МГУ, будущий ученый-востоковед Сейтжан Бексеит-улы... Впрочем, подобно тысячам отвергнутых абитуриентов, может быть, вернулся домой и он?.. Может быть, уже давно, давным-давно... Ведь здоровье у него было никудышное...
В дверь постучали:
— Господин профессор!
Четки замерли в руках Бексеита, и он остался стоять у окна как стоял. Даже не обернулся.
Дверь тихонько отворилась:
—- Бексеит!
На этот раз он обернулся, чтобы еще ей выдать, но, увидев Гульжихан, возникшую на пороге легко и просто, будто и не было ни обид, ни крика, сдержался.
— Мой всемилостивейший повелитель, обед на столе. Он рассмеялся. Рассмеялся невольно. Над бесстыдством жены. Над своим бессилием.
— Нам нельзя ссориться, — улыбнулась Гульжихан. — Мы должны приноравливаться друг к другу.
"Поди угадай, куда тебя поведет", — подумал Бексеит.
— "Человек человеку волк" — это какой мудрец сказал?
— Бартольд не отрицал.
— Помню, помню, этот самый Бартольд говорил еще, что вокруг каждого — кольцо недругов...
— Ну и что?
— Вот ты — ученый. Ты — высокая душа, которой ни до чего дела нет, кроме науки.
"К чему бы это?" — в Бексеите снова закипала ярость.
— Ученый — это птаха неоперившаяся. О нем заботиться надо. Больше всего ему нужна женщина, самозабвенная, любящая, понимающая его душу.
— Вроде тебя?
— У женщины волос длинен, а ум короток. Что делать, может, не всегда хватает мне ума угадать твои желания, но душа моя чиста. Я тебе верная, преданная жена, и ты постарайся быть мне хорошим мужем.
"Что я стараюсь быть тебе хорошим мужем — сомнений нет, а уж верная ли ты жена — аллах ведает", — подумал Бексеит.
— Кто пожалеет нас, если мы друг друга жалеть не будем? Найди тулпара, у которого все копыта целы. Из тех, что живут на земле, у каждого — свой изъян и своя беда. Зачем мучить друг друга попусту?
"Если слова твои и правда от чистого сердца, так не мучь меня, исчезни отсюда — из этой комнаты, из этого дома. Насовсем. Навсегда. Чтобы ни следа, ни духа твоего не осталось возле меня", — взмолился Бексеит. Но не вслух, а про себя.
—• Для настоящего ученого жена, семья, дети — дело десятое, может, даже вовсе лишнее. Сколько великих ученых даже женщины не познало, а про семью и говорить нечего! Прожили как перст — одинешеньки. Твой главный долг — труд. Твоя первая обязанность на земле — открытия. И еще книги, великие книги.
"Змея, — подумал Бексеит, — куда пробралась. И все ползком, вьется, вьется, петля за петлей".
— Ты помнишь, еще давно, мы только с тобой познакомились, ты говорил: создать в науке что-нибудь стоящее можно, лишь поправ все житейское, отказавшись от радостей и забот.
— Не забыла? — произнес Бексеит.
"Только то, что я вытворял тогда, нравилось тебе куда больше моих слов", — подумал он.
— И не забуду, — подхватила Гульжихан. — Никогда не забуду!
"Да и как забыть? Если мужу твоему было под шестьдесят, а высокомудрому джигиту двадцать семь", — опять про себя подумал Бексеит.
— Как хорош ты был...
— И как силен! — подхватил Бексеит.
— Правда, правда, — согласилась Гульжихан. — Сила воли — огромная. И характер удивительно спокойный, а в лице столько дружелюбия.
"О боже, боже! Где те годы?.. Уплыли вдаль, вдали исчезли". Других строк Бексеит вспомнить не смог.
— Ты и сейчас хорош. — Гульжихан приблизилась и белыми, упругими руками обвила его полную шею, в которой уже ощущалась дряблость. — Только иногда между нами словно черная кошка пробежит... правда?
Да.
— Обед уже остыл. Пойду подогрею. А ты сбрось этот пыльный халат. Вот свежий. Мой руки и — за стол.
Бексеит сложил бумаги, разбросанные по столу, подошел к другим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141