Работалось мне просто прекрасно. А соответственно этому приподнятым было и мое настроение.
Однако эта идиллия продолжалась недолго.
Как-то утром, когда я сидел за столом с раскрытыми посередине коричневым и серым томами, готовясь к сдаче минимума по философии, в соседней, хозяйкиной, комнате раздался звук, как если бы открылась дверь между нами, и вслед за тем я услышал испуганный возглас: "Ой-ей, что такое?!" Что-то там сыпалось с легким шорохом. Прибитая к косяку клеенка, всегда, казалось, готовая лопнуть под грузом натягивавших ее опилок, морщинисто обвисла. Я понял, какая случилась беда. У хозяйки появилось ко мне срочное дело, и она, поленившись идти двором, открыла вот эту, внутреннюю дверь, которая, очевидно, была заперта с ее стороны лишь на крючок.
Секунду спустя раздался стук в наружнюю дверь. Я открыл. Вместе с клубами морозного воздуха, рванувшегося в комнату, вошла и хозяйка. Она была без платка. Волосы ее были растрепаны. Ничего она на себя не накинула, так и прибежала — в платье да домашней жилетке. На босых ногах болтались калоши. Она не прикрыла за собой дверь. Переступила через порог и остановилась. Мгновение помедлила и заговорила, задыхаясь от злобы:
— Товарищ квартирант! Поскольку ты был свой, казах, и был без крова, без крыши над головой, и со слезами умолял пустить тебя, я тебя пожалела, разрешила жить в моем доме. Но не добро я от тебя вижу, а зло... — Выступившие на верхней губе капельки пота, раздувшиеся от возбуждения ноздри, разом, казалось, потемневшие оспины на носу — все это сделало ее лицо отталкивающим.
— Мамаша, закройте сначала дверь, — сказал я. Хозяйка, будто захлебнувшись собственными словами, запнулась и сделала судорожное глотательное движение. Но дверь она не закрыла. Закрыть ее пришлось мне самому.
— Ну, а теперь присаживайтесь.
Хозяйка, растерянно оглаживая руками платье, присела было на предложенную табуретку, но тут же вскочила, открыла только что закрытую мною дверь и снова закрыла. Потянула ее на себя, словно проверяла, плотно ли она входит в косяк.
— Слушаю вас, — сказал я.
— Дорогой! — начала она, вновь опускаясь на табуретку. — Я хоть и вдова, хоть и одинокая, но не какая-нибудь там аульная размазня баба, которую любой может укусить и обидеть. Я, знаешь ли, и в войну...
— Давайте о деле, — попросил я.
Хозяйка, казалось, смешалась. Но речи своей она не прервала.
— Этот дом я выстроила собственными руками. Сама. Одна. Никто не посочувствовал мне, никто не помог. Это мой дом.
— Дом ваш, — сказал я. — И, не испросив на то вашего согласия, я засыпал дверь между нами опилками — вот моя вина. Об этом вы мне хотите сказать все это время?
— Не об этом, — ответила хозяйка. — Вот, погляди-ка. — Она потрясла в воздухе какими-то сброшюрованными листками. — Сыбет!1 Один этот сыбет загонит меня в могилу. За полтора месяца — семнадцать рублей. За всю свою жизнь больше семидесяти копеек, в месяц семидесяти копеек, я не платила. В самом крайнем случае, здесь только рубль мой. А кто, скажи мне, заплатит остальные шестнадцать рублей!
В устном нашем соглашении оплата счетов за электроэнергию не предусматривалась. Но выхода не было.
— Вот, возьмите все семнадцать рублей с меня, — сказал я.
Хозяйка, словно не веря мне, стала и так и этак перебирать, меняя местами, полученные деньги: десятирублевку, трехрублевку, четыре рублевки. И все пересчитывала их.
— Вот это правильно, — произнесла она наконец. — & жить за чужой счет — это грех. Как-нибудь пополам 1латить будем. — Но она мне ничего не возвратила, а, эасправив деньги, свернула их вдвое, затем втрое и дунула в карман жилетки. — Дело-то у меня к тебе другое было. Сейчас ведь трудно с квартирами-то. Хоро-
1 Искаженное "свет".
шую да удобную не всегда найдешь. Много вас ищет, так прямо и умоляют. Вчера вон тоже приходили. Парень с девушкой, только что поженились. Сорок рублей, говорят, платить будем. А я... я, конечно, не согласилась. Человек, говорю, снимает уже, неловко. Но все-таки, знаешь... терять... Мы ведь с тобой не родственники, даже не отдаленные.
— Сорок рублей я не могу платить. — Все во мне так и восстало против хозяйки.
— О господи! Разве я говорю — плати. Просто, говорю, сказать хочу — предлагали мне. В старину так баяли: нет большего греха, чем на сиротский да на вдовий кусок зариться. Просто чтоб ты знал, для того сказала. С тебя сорок брать — мне тоже жалко. Тридцать пять если бы, так и хорошо...
Я дал согласие. В результате дело о засыпке внутренней двери опилками разрешилось в мою пользу. Покончив со всеми своими вопросами, хозяйка больше не стала задерживаться у меня. Следом за ней вышел и я сам. Мне нужно было сходить на почту и отбить телеграмму. В аул. Попросить выслать денег.
Вечером, вскоре после десяти, неожиданно погас свет, и я вынужден был прервать работу, не сделав того, что запланировал. Свет погас и на другой день, и на третий. Только тогда я понял, что в этом была виновата не станция. Вечером четвертого дня, желая предупредить события, я постучал к хозяйке. Однако мне не открыли. Видимо, она не слышала моего стука. Я стучался в наружную, уличную дверь. Она оказалась незапертой, и я зашел в тамбур. Тут же я услышал, что в комнате хозяйки поют. "Проложила в поле борозду девушка-трактористка..." — пели нестройно хриплые, надтреснутые голоса. Судя по всему, одни женщины. А если точнее, моя хозяйка, а с нею еще две или три старухи. Закончив песню — кто раньше, кто позже, — они тут же загалдели:
— Эй, а склянка-то опустела...
— Не могла две бутылки взять, что ли?
— Маладес! Я спою "Песню о выборах". "Новая жизнь — эх, расцвела!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141