что-то чистила, что-то резала, что-то кипятила, смешивала, переливала из одной посуды в другую — в общем, день-деньской не разгибает спины, а все у нее дела не кончаются, — когда ей налить собаке поесть? Во всем доме без работы только один человек — Ален. Раньше весь долгий день он сидел в полутемных комнатах, чинил машину, у которой отвалились колеса, или скакал на трехногой лошади, и все равно не знал, как убить время, теперь же он не замечал, как подходила пора садиться солнцу. Вечно теперь он был на улице, вечно с болонкой. Вечером валился с ног от усталости, а утром снова начинал возиться с ней. Он выдумывал все новые и новые игры: то они соревновались в беге, то боролись, то бодались, то перетягивали какой-нибудь прутий. В общем, у обоих у них не было ни минуты покоя.
Но положение белой болонки от этого не улучшилось. Еще в тот день, когда она объявилась у дома, мать увидела, что Ален ту самую баранку, которую обычно приходится заталкивать в него силком да еще следить, чтобы он не выплевывал, а глотал, ест с необыкновенной жадностью, откусывая от нее поочередно со щенком; с той поры есть на улице ему было категорически запрещено и запрещено было выносить что-нибудь специально для щенка: кто мог поручиться, что, увлекшись, Ален не начнет откусывать от того же куска. Ну, а давать еду бездомной собаке, сливать в миску остатки супа по-прежнему никто в доме не считал своей обязанностью. Не по лени и не от жадности. От невнимательности. А в результате белая болонка иногда по нескольку дней кряду ничего не ела.
Густая шерсть не давала заметить, что упитанная когда-то, ухоженная болонка похудела, опала в боках, у нее проступили ребра, что она вконец истощена. Разве что подумаешь, глядя на нее: какая она стала грязная, как свалялась на ней шерсть. Состояние, в котором она находилась, можно было угадать по ее покрасневшим, постоянно теперь слезящимся глазам. Лишилась она и прежней своей игривости. Ален, у которого от постоянного пребывания на воздухе появился волчий аппетит, наестся утром до отвала и, икая, идет во двор, а болонка все еще лежит, свернувшись, сунув мордочку в пах, под крыльцом. Сытый Ален не понимает, в каком состоянии голодная болонка. "Щенок, щенок!" — зовет он ее. Тычет палкой, бьет прутиком. И наконец заставляет подняться. Для него начинается игра, для болонки — рабочий день.
Постоянно голодная болонка взяла себе за правило регулярно обегать соседние дворы. На нее нападали другие большие собаки, гоняли ребята. Но пустой желудок давал о себе знать, и болонка была вынуждена рыскать по округе. Она доедала объедки от трапезы какой-нибудь доброй овчарки, подбирала огрызки хлеба из мусорного ведра или оброненные играющими ребятишками. В общем, поддерживала силы этими перепадавшими ей крохами, чтобы не протянуть ноги.
В один из таких ее обходов болонку сбил на улице мотоцикл. Подросток, только учившийся водить, не смог справиться с управлением, а может быть, и нарочно наехал на нее. Все это издали видел отец Алена, возвращавшийся с работы. Когда он подошел к болонке, она дико верещала своим тоненьким голоском, царапая землю передними лапами. Отец не смог смотреть на нее и ушел. Все равно болонка должна была подохнуть. Ален хотел пойти посмотреть, как она будет подыхать, но отец не пустил его.
Вечером во время ужина разговор за маленьким круглым столом крутился только вокруг белой болонки. Отец Алена упрекал мать. Собака-де, сказывают, удачу приносит дому, эта сама пришла — так ты не сумела хозяйкой себя проявить. Хоть и не говорит, а живая тварь, так ты ни толики внимания ей не уделяла, кормить никогда не кормила. А ведь единственному твоему хворому мальцу какой забавой была — что так жадничала? Был он хмурый и весь поникший и говорил, не повышая голоса. Жена не оправдывалась. Но она не считала виноватой только себя. Бедная моя головушка, сказала она, день-деньской торчу в этой могиле, сама от собаки мало чем отличаюсь, от единственного легкого теперь уже, поди, половинка только и осталась. Таскаю еще свои кости — так кажется, что живая, а на самом-то деле тоже ведь труп уже. Когда ты, хозяин, сказал, что будем эту собаку держать у себя, когда ты сказал, чтр этот щенок наш, и надел на него ошейник? А если у тебя такая мысль была, то почему ты конуру ему не сделал, не посадил у конуры на цепь? Что мне, жалко для собаки помоев, которые я каждый день в уборную выливаю? Все из-за тебя вышло так, и теперь на тебе грех за смерть невинного животного. В общем, не в лучшем ты свете, чем я...
А утром, выйдя на улицу, отец, радостный, тут же вернулся в дом.
— Ален, вставай, — сказал он. — Щенок твой живой, сам пришел.
Ален, уже проснувшийся, начал, торопясь, одеваться. Мать, никогда прежде просто не замечавшая щенка, вышла вместе с ними.
Болонка не смогла добраться до своего обычного места под крыльцом. Она лишь вползла во двор и упала там у самой изгороди. Только глаза у нее и поблескивали.
Отец поднял болонку и отнес под крыльцо. Подстелил ей соломы, солому сверху накрыл куском старой мешковины. Мать налила в оловянную миску теплого молока. Накрошила в молоко хлебной мякоти. Ален начал было гладить болонку по голове, по спине, но отец остановил его, и он больше не беспокоил собаку.
Все думали, что болонка сдохнет в этот же день. Но до вечера она не подохла. И назавтра не подохла. И на третий день. Наоборот, день ото дня ей становилось все лучше. Наконец дней через пятнадцать—двадцать она встала на три лапы. Задняя левая лапа, неправильно сросшаяся в бедре, осталась прижатой к туловищу.
После того как болонка, которую все приговорили к смерти, поправилась, хозяин снова перестал обращать на нее внимание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141