У Самета тотчас начинал дрожать подбородок, он буквально утрачивал дар речи.
— Хорошо, — говорил я. — У вас осталось еще три дня.
Три дня проходили, и мы снова встречались у выхода.
— Закончили? —- спрашивал я. — Ладно. Даю вам еще пять дней. Не от любви к вам. Просто мне сейчас самому некогда. Я нашел кое-что весьма интересное. Тот материал рядом с этим — ничто.
Через гСять дней происходило такое.
— Добавляю вам еще семь дней, — говорил я. — Не от почтения к вашему возрасту, а оттого, что занят. Сегодня я еще кое-что нашел. Погодите! Это только начало. Я весь ваш архив переверну вверх дном. Посижу еще с полгода, так другим здесь и делать будет нечего. Будьте здоровы. И про статью не забывайте.
Не жалел я его. Не обращал внимания ни на годы его, ни на болезнь. Но уж он отыгрался на мне!
Осень только еще наступила, а я уже закончил сбор материала для диссертации. И вот тогда-то этот старик снова привязался: пошли да пошли к нему домой. Что говорить, все-таки неспокойно было у меня на душе. И я пошел. Я не сомневался, что некоторые незнакомые науке факты, которыми я располагал теперь, окажутся в папках старика. Но — о ужас! Чтобы он знал весь мой материал, который по крохам, по крупицам я собирал целый год! Все опять оказалось у Самета, все ему уже было известно.
Я не знал — или мне удивляться, или огорчаться... Мозг мой отяжелел, голову ломило так, что казалось — череп вот-вот расколется. Я был близок к помешательству. Но я не сдался. Я запел ему свою старую песенку. А он затянул свой старый припев. Лишь в одном не оставалось сомнений: в этой нашей схватке победил он, а я был побежден.
Разумеется, я мог бы написать диссертацию. Никто бы не помешал мне в этом. Работа, построенная на неизвестных науке фактах, дала бы мне не только диплом рядового кандидата наук, она бы принесла мне и славу, и почет, она открывала дорогу к докторской диссертации, а затем соответственно — к званиям профессора, академика... Но — и это мне было известно! — сведения, которыми я располагал, не новы, все эти многочисленные материалы, которые я буду преподносить как открытия, вовсе не открытия. Все они найдены до меня. Их переписал, сделал с них фотокопии и микрофильмы человек по имени Самет. Трудно было примириться с подобным, но что ж поделаешь, истина была именно такова.
Я разочаровался во всех радостях жизни. Мне хотелось умереть. Покончить с собой. Но, к своему несчастью, я слишком верил в себя. Я никогда не сомневался в том, что я великий человек, что на мне от рождения — печать гениальности. Я должен был, не обращая внимания на все насмешки судьбы, на все удары жизни, невзирая ни на бури, ни на снег, невзирая ни на что, совершать великие дела. Я был рожден для великих дел. Это меня обязывало. Поэтому я не умер. Я вынужден был жить дальше и таскать по земле свое бренное тело.
Я взял новую тему. Очень перспективную. Она была посвящена очень сложной проблеме. Необходимые материалы я мог получить лишь вне Казахстана — в архивах Министерства иностранных дел Российской империи, Коллегии внутренних дел, в книгохранилищах Москвы и Ленинграда. Я снова проработал всю зиму. Один год в аспирантуре пропал даром, и, чтобы наверстать упущенное, я просиживал за работой дни и ночи. Не хватало времени на то, чтобы обобщить, обдумать материал, выбрать из него нужное, я решил сделать это после и потому брал все, что попадало под руку. С наступлением лета я наконец-то перевел дух, и оказалось, что всяких бумаг с различными отрывками, сносками, цитатами, всяких фотокопий, ксерокопий, микрофильмов набралось у меня два больших чемодана. Материалы, которых вполне хватило бы не на одну кандидатскую диссертацию. Я навьючил на себя этот свой багаж и сел в поезд "Москва — Алма-Ата".
Поезд прибыл в Алма-Ату с опозданием часа на три-четыре, где-то около полуночи. Я поймал такси, погрузил в него чемоданы и поехал прямо к Самету-аксака-лу. Он еще не спал. Правда, лежал уже в постели, но не спал. И вообще был он болен. Но, несмотря на это, встал и оделся. Глаза его глубоко запали, углы рта опустились вниз. Казалось, он сделался выше ростом. Живой скелет, погромыхивающий костями. Я был весь как натянутая струна. Хотя и был уверен, что уж на этот-то раз не попаду к старику в когти.
Напрасные надежды! У Самета-аксакала оказался весь найденный и привезенный мною материал. То с той, то с другой полки снимал он папки. Фотокопии... ксерокопии... Громадное количество всяких копий — можно завалить ими небо и землю. Правда, кое-чего, чем располагал я, у Самета-акеакала все-таки не обнаружилось. Но то, что оставалось у меня, было материалом незначительным, второсортным — мелочь, словом. Я не смог сдержать себя. Я разрыдался так, будто тридцать моих сыновей погибли в один день. Старик успокаивал меня.
— Не огорчайтесь, — говорил он, — филателисты всю жизнь проводят в поисках какой-нибудь одной марки. Бывает, что так и не находят ее. Потому что эта марка у другого человека. Надо ее или выкупить у него, или выменять. Ну, а мы? Мы сами себе хозяева. Что может помешать нам? Все зависит от нас самих, от того, сколько ты вложишь труда. В этом-то и преимущество нашего дела.
Потом он, видимо, решил подбодрить меня, в голосе его появилась назидательность, он заговорил громче.
— Вы очень талантливый молодой человек, — сказал он. — То, над чем я корпел долгие семь лет, вы осилили за какие-то двадцать месяцев. Темп у вас просто потрясающий. А я все это собирал всю свою жизнь по малым крохам. Вот эти полки — результат моего неустанного труда в течение сорока двух лет. Ну, а вы с вашими темпами, с вашими-то возможностями все, что я узнал за сорок лет, освоите за пятнадцать-шестнадцать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141