Косайдар подумал, что теперь она рассердилась и выдаст ему по первое число. Но ничего подобного не произошло.
— Рассвело, давайте возвращаться, — только и сказала она.
Косы ее, спускающиеся ниже колен, наполовину расплелись. Девушка велела Косайдару подержать их и снова заплела. Отряхнула платье, сколько смогла — расправила образовавшиеся складки.
Обняв девушку за талию, Косайдар стал говорить о своей любви к ней. Не потому, что любовь так и распирала ему грудь. Просто он полагал это своим долгом, чем-то вроде обязательной повинности. Ему хотелось загладить вину перед ней за свое недавнее поведение.
Девушка слушала молча. Только уже на выходе из оврага, у самого аула, прощаясь, быстро обняла его за шею и сама поцеловала. Язык у нее был острый-острый и горячий-прегорячий. Никогда раньше Косайдар так не целовался. "Со многими, видать, успела, чертовка... больно уж опытная..." — подумал он. Но вслух опять сказал, что всем сердцем полюбил ее. Пообещал тотчас по приезде написать письмо. В тот день он должен был уезжать в Алма-Ату.
Сначала они переписывались беспрерывно. Косайдар, полагавший, что у молодого парня обязательно должна быть девушка, считал переписку с Балкией за тысячу километров не только приятным холостяцким развлечением, но и своего рода честью для себя.
Каждый раз, когда он читал письма Балкии, у него перехватывало дыхание от восхищения. Какая чертовка, здорово наловчилась переписываться с парнями, многих, видимо, перевидала уже, бестия такая, думалось ему. Он не мог понять, как это у нее все получалось, откуда у нее все это бралось. Балкия никогда не писала ему всяких возвышенных слов, типа "страдаю", "горю", "умру", "погасну", — это он, джигит, изощрялся подобным образом. Но тем не менее в глубине души Косайдар понимал, что именно так, как пишет она, и открывает влюбленная свое сердце возлюбленному, именно так и разговаривают люди, верящие друг другу. Ему хотелось слышать эти удивительной силы и теплоты слова еще и еще.
Прошло немного времени, и для самого Косайдара, который исчерпался до дна, скраивать каждое новое письмо стало великой мукой. Порою, пока он писал письмо, разорвав первый вариант его и заново составляя другой, проходило достаточно много времени. Что было хорошо — Балкия не обращала на это внимания. Пока Косайдар вымучивал свое письмо, задавая вопросы о здоровье, о житье-бытье, рассказывал о погоде в Алма-Ате, от нее успевало прийти два, а то и три письма. Постепенно оба они привыкли к этому.
В первых письмах Балкия все расспрашивала его о Политехническом институте, к весне же про дальнейшую учебу перестала и заикаться. Наконец перед Майскими праздниками от нее пришло коротенькое, сухое письмо. Она писала, что в районе выдвинули лозунг — всем заканчивающим в нынешнем году школу остаться работать в ауле. Все семьдесят восемь выпускников их школы должны ехать работать животноводами в отдаленные отары, учиться на механизаторских курсах. Свободны они могут быть только через два года.
Косайдар, для которого писание писем стало уже обременительнейшим занятием, оборвал переписку. Вся эта игра разом надоела ем#, Бал кия его больше не волновала. Девушку, которая собиралась сдавать государственные экзамены для того, чтобы стать дояркой, Косайдар забыл меньше чем за неделю.
Минула весна, кончилось лето. И однажды осенью, когда в институте снова уже начались лекции, в общежитие к Косайдару пришла незнакомая девушка. Маленькая, рыжеволосая, бойкая девчушка. Оказывается, она кончала десятилетку вместе с Балкией. С какой такой Балкией? Обыкновенной. Той, что в "Жорге". Да, они действительно всем выпуском пошли в животноводство. Сама она... сама она в Казпи поступила. Ой, до чего любопытный молодой человек! Ну разве не могут один-два человека отойти в сторону... А Бал-кия... Балкия осталась в ауле. Конечно, по своей воле. Она Балкии самая близкая подруга, знает все ее тайны. Сама Балкия и наказала. Поэтому и пришла. Еле-еле разыскала. Очень многое нужно ей сказать Косайдару.
Выйдя из общежития, они свернули на одну из тихих улочек. Рыжая девчушка, только что тараторившая без умолку, наговорившая ему, путая начало одной истории с концом другой, всякой всячины, теперь, когда они уединились, не раскрывала рта. Не назвала даже, когда он спросил, своего имени. Не приняла его предложения зайти в кино согреться. Наконец, после долгого этого молчания, продолжая начатый раньше разговор, она сказала, что Балкия послала ему привет. Песенный привет. Предупредила, что голос у нее слабоват, и несколько раз попросила за это прощения. Затем она запела, тихо и протяжно:
— Ты — тополь, понявшийся на горе, я — тюльпан, выросший в долине, дотянуться ли рукам моим до тебя? Только на неприступную вершину по соседству с собой да на голубое небо ты смотришь; на слабый цветок, распустившийся в стороне, не обращаешь внимания. Глубокими корнями своими впитываешь ты могучую силу земли. Высок ты и крепок. Не может повалить тебя буря, не может побить тебя град. И ярости трескучего мороза ты не боишься. Ну, а я — нежный цветок с корнем, как ниточка, с тоненьким стебельком. Гнет меня долу ветер, бьет град. Не выдержать мне промозглых осенних холодов. Бессильно никнет моя голова, ломается стебелек, дыхание обрывается. Почувствуешь ли боль мою, гордый тополь, поймешь ли мою печаль? Ты проживешь ето лет, а мне угаснуть с первыми заморозками... Но не умру я! Настанет весна — и я возрожусь. Снова потянется кверху мой стебелек. Снова протяну я руки свои к мечте. Если тебе отпущено жизни сто лет, то я вечна. Потому что в бренном этом мире есть волшебная сила, вновь и вновь дающая жизнь моей угаснувшей плоти, возрождающая мое мертвое тело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141