Надоит молока да картошки испечет на огне — эвон какая еда. знатная будет. Не только сама будет сыта, но и ребятишкам небось понравится, а Макуха любит чем-нибудь угодить человеку. Хоть и молчалива она, но сердцем добрая. И еще справедливая — скажет, как ножом отрежет правду-матку.
Макуха считалась в деревне пришлой. Муж у нее в молодости работал осмотрщиком путей на маленькой станциюшке, которую звали по лысому холмику, отвоеванному у леса, Макухой. Здесь, в Макухе, отвоевал Ва-сюта у женихов и Дарью и привез к себе в деревню — молодую, работящую. За хозяйство они взялись дружно. И все кругом клеилось: и хозяйство росло, и семья пошла на прибыль, что ни год, то парень. Не успели еще ладом пожить, а у них уже за столом пять парней, пять погодков. Другой раз посмотрит на них Даша и скажет:
— Не много ли накопили, Васюта?
— Кого?
— Парней-то. Хоть бы одну девочку бог дал.
— Для чего? Для разора ты девку просишь у бога? На девку ни земли нет, ни надела. А парень-то эвон, как родился, так и за землю зацепился...
Подросли парни, перемешались меж собой, неизвестно, кто из них я старший, — все рослые, белолицые, крепкие, как грузди в грибное лето, по хозяйству цепкие, в драке неуступчивые. На гулянку ли, на плясунец выйдут, на посиделок ли какой — все вместе, под одну гармонь песни поют, один за другого заступаются. «С Макухины-ми ребятами связываться нельзя, у них артельно»,— говорили по округе. И не связывались с ними, уважали, а может, и побаивались.
О женитьбе задумали сразу трое — два средних и самый младший. Мать не раз говорила: у большого-то, видно, ума побольше —не завязывает семьей голову, да и третий-то, в середке который, тоже помалкивает, этого, видно, больше книжки завлекали, чем девки.
Жениться в тот раз братьям не удалось — в один день они ушли по повестке военной, одна и та же гармошка провожала их на войну.
И вот средний, что постарше двух последних, в первый же год погиб под Вильно. Младшего ранило в ногу, но домой не возвращается, работает где-то в штабе. А остальные трое — воюют с винтовочками; где воюют, Ма-
куха и сама не знает, будто бы один на севере, другой на юге, а старший тут, говорят, под Казанью был, вместе видели будто бы с Егоршей Ветлугиным. Этот старшой-то, говорят, уж не маленьким и командиром стал. Однако дело-то у наших не шибко устойчиво, беляки-то опять потеснили красных бойцов, видать, и впрямь еще сила силу ломит.
Макуха не любительница была и раньше много говорить. А как потеряла мужа Васюту, и совсем смолкла — присушило горе слова, да и только, не идут они с языка, все в душе кровью обливается, да так, должно быть, там и присыхают намертво.
А случилось это прошлой осенью. Муж-то Васюта хоть и не коммунист был, а держался больше за Никитича: чуть что, с Никитичем, мол, надо посоветоваться. И вот ушел как-то он к Никитичу. День прошел, а его обратно нет. И вечером Васюта не вернулся домой. Макуха не спала всю ночь, а утром по свежему снежку привезли его на санях мертвым. В лесу нашли, недалеко от дороги. Голову Васюте пробил кто-то...
Стали тут искать убийцу, но где там; при таком деле никто руки-поги не оставил. А если какие и были следы, то, как назло, снежок утренний припорошил следы-то эти. Ходили в ту осень на допрос многие, таскали не раз Ильку Кропота — подозрение у Макухи на него большое было, да тот, известное дело, отбрехался, мол, ни сном, ни делом не ведаю, кто злодейство такое совершил. Но все в деревне знали — в сердцах они были с Васютой промежду собой. Из-за мельницы. Мельницу-то Илька поч-ти-что даром взял у помещика, когда тот убежал со сте-пахами. Васюта настаивал, чтоб передать ее всей деревне, но Илька съездил в город, привез оттуда какие-то бумаги с печатями — моя, мол, мельница, да и все. Только Васюта не унимался: подложные, мол, твои документы, крутись не крутись, Илья, все одно в тебе половина гнилья, скоро бумаги твои подлогу обозначат...
Оттого Макуха и молчалива, дорогу прошла, а еще ни одного слова не обронила. И ребята молчали. У Федярки на это тоже была причина: он гнал на сдачу свою Кра-сулю, круторогую корову с белыми кудряшками во лбу.
Красулю Федярка запомнил так же, как, скажем, запомнил свой дом, свою черемушку за двором, как запомнил деда и маманьку. Красуля-то родилась с Федяркой
в одном году. Потому он так и привязался к ней. Он помнит, как носил ей травку и с ладошки кормил ее, как потом, когда подрос, гонял ее в поскотину, узнавал ее в лесу по голосу, а то и на дороге по следам. Приходила весна, и каждый раз он чистил ее скребком, собирал шерсть и .полегал ее в ладонях на мыльной воде — получался тугой рыжий шарик, который от удара батожком высоко взлетал вверх. Красуля кормила его парным молоком, творогом с запекшейся румяной корочкой, густой сметаной, и вдруг... вдруг дед распорядился... Идет вот теперь Прялкина черно-пестрая корова, семенит йогами Ванин бычок, гуськом понуро бредут другие коровы, и среди них — Красуля. Это больше всего угнетало Фе-дярку. Потому о« молчал и в душе осуждал деда. Неужели, как говорит маманька, без ихней Красули не могли обойтись? Но, видать, не могли, уж кто-кто, а дедушка знает, как лучше поступить...
Пригнали они коров на второй день, солнышко еще стояло высоконько. Загнали их в загородку, — там и без них было видимо-невидимо скота. А Красуля — смирная, ее сразу другие, что побойчее, оттеснили в угол. Федярка схватил кнут — и к ней на помощь. И Лаврушка тут же. Отогнали от нее других, Федярка раздобыл где-то на возах охапку сена, бросил к ее ногам. Просунул меж жердочек руку и долго гладил по белым кудряшкам меж рогов.
Макуха уже получила квитанцию на окот и собралась идти к сестре, а Федярка все еще не расставался со своей Красулей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119