— Из свежей мучки, вижу? — отломив кусочек, спросил Евлаха.
— Пришлось нынь... Запасец-то был, да сплыл,— ответила старуха и, выглянув в окно, всплеснула руками:— Батюшки-светы, на лошадях-то сколь,— уже с тревогой: — Не беляки ли? Одначе с этой стороны не должны бы... а?
— А может, наши? — и, сунув за пазуху хлеб, Евлаха выскочил на крыльцо.
Всадники уже вступили в деревню. Один из них, на рыжем, приморенном за дорогу жеребце, крикнул с дороги:
—> Белых тут не видел, батя?
— Вроде как, буржуй, не видать,—ответил Евлаха.
— Да ты сам-то кто? — услышав знакомое словцо, удивился всадник и, свернув с дороги, подъехал к дому.
— Сынок, ты это, что ли? — узнав его по голосу и не веря слезившимся глазам, воскликнул Евлаха. — Неужели жив? — и, подбежав к нему, протянул руки. — Сынок., от смерти ведь я ушел. Жалко комиссаров-то...
— Каких комиссаров? — прижимая к себе лохматую голову отца, спросил Егор.
— В лесу-то кои... за Теребилкой нынь расстрелянные... Чудом я-то убежал. Где и силы взялись — не знаю...
Подъехавшие красноармейцы переглянулись, и поняли друг друга без слов: забирай с собой папашу, пусть укажет место, где расстреляли тех красных комиссаров.
Егор Ветлугин, подхватив отца под мышку, усадил его к себе в седло, сказал:
— Ты место нам только укажи, тятя.
— Место-то? Точно ведь не знаю... Я ведь, говорю, сбежал раньше времени. Далеко их, думаю, от суслонов не увели... Нет, тут же рядом, где-нибудь в лесу, и прикончили,— держась рукой за луку седла, рассказывал Евлаха.— Комиссар-то — тот, который был со мной в каморе, избитый весь... Слабый шибко, ему не убежать. С Балтия, сказывался... По морю все тоску свою изливал.
— Так это кто ж, не Дрелевский?
— Фамиль не знаю. Помню одно, товарищ-то, который помоложе, Антонычем величал.
— Юрий Антонович? Так это же Дрелевский! — воскликнул Егор. — А ну, ребята, быстро...
Через полчаса красноармейцы уже были в поле на том месте, откуда бежал Евлаха. Старик слез с лошади и, указывая на ржаные суслоны, сказал:
— Они меня, голубчики, и прикрыли от пули... А комиссаров, должно быть, вон там,— и он махнул рукой в сторону лесной гривки. — Далеко не поведут, не-ет, с краю смотреть надо, ребята, с краю...
Евлаха был прав — искать долго не пришлось.
Как только въехали в лесок, у самой почти дороги увидели большую яму, наспех, не вровень с краями, забросанную землей. Земля была совсем свежая, непод-сохшая.
— Здесь, здесь, — утвердительно сказал Евлаха и, осторожно опустившись на колени, начал разгребать руками влажный песок, отдающий сырым холодком.
Взглянув на сына, который тут же начал отбрасывать саперной лопаткой землю, Евлаха посоветовал:
— Ты только осторожней. Ведь тут люди же, не покалечить бы...
Разгребая, он почувствовал ладонью что-то твердое, слегка потянул — из земли проглянула рука... и часы на запястье...
— Вон он, тот комиссар,— прошептал Евлаха и осторожно смахнул с часов землю; секундная стрелка беззвучно двигалась по маленькому кружочку циферблата— часы еще шли, деловито отсчитывая минуту за минутой...
Степановны, не приняв боя, бежали из Уржума. Они бежали так поспешно, что даже не успели расправиться со всеми заложниками, томившимися в тюрьмах, хотя к этому готовились. Убив двух комиссаров—Дрелевского и Карелова, они хотели ночью расстрелять еще человек пятьдесят. Но обстановка неожиданно изменилась: вятский батальон Попова и Симонова, после Нолинска, взял Медведок и, не задерживаясь, пошел на Уржум на помощь теребиловской дружине Сормаха. Не надеясь на свои силы, Степанов быстро собрался и потек по Казанскому тракту в сторону Малмыжа.
Разномастный, поспешно отступающий полк растянулся на несколько верст. Впереди, покачиваясь в седлах, ехали всадники в лохматых белых папахах, с винтовками за спинами и шашками на боку. За верховыми двигались в пешем строю солдаты. На телегах везли орудие, ящики с патронами, кули с продовольствием, даже прихватили две железные бочки со спиртом, привлекав-
шие общее внимание солдат. А дальше, следом за военными, тянулся огромный пестрый хвост беженцев: ехали в кибитках, на рессорных повозках, на тарантасах, на дрожках, просто верхом — это увязалась за отступающими степановцами уржумская и нолинская «знать» — купцы, лавочники, чиновники...
В середине колонны, сразу же за конницей, ехал сам Степанов, мрачный и неразговорчивый. Навалившись на край тарантаса, он тупо смотрел на рыжую репицу кобылицы, бежавшей в пристяжке. На козлах сидел Сафа-ней Вьершов. Он уже второй день служил адъютантом у Степанова и, как он сам считал, являлся негласным его советчиком. Но теперь Степанову с адъютантом не о чем было говорить, он даже тяготился его присутствием. Однако лошадьми кому-то надо править, и Степанов мирился, что этот сын недавно выбившегося в купцы веретенщика сидит с ним и привычно, по-крестьянски чмокает на лошадей отвислыми губами.
Время от времени Степанов доставал из саквояжа фляжку со спиртом и прикладывался в горлышку, стараясь на какое-то время забыться, уйти от тяжелых мыслей.
Как круто все обернулось. Еще три дня назад он с Риторикой рассматривал на карте трактовую дорогу на Вятку, помечал цветным карандашом, где он должен делать привалы, и вот опоздал — красные опередили его. Теперь волей-неволей пришлось повернуть оглобли назад. Однако и обратный путь был не безопасен: ему передали, что от Вятских Полян по направлению Шурмы движется Полтавский полк красноармейцев, а водой, с низовий, идет отряд моряков на трех бронированных пароходах. «Хотя бы тут не опоздать, взять в свои руки инициативу, иначе красные зажмут в клещи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119