— Взяв Нолинск, мы должны будем идти немедленно на Медведок, чтобы занять и этот опорный пункт, защищающий водный и сухой путь. Но состава живых сил у нас очень мало, посему вам самым категорическим образом заявляем: положение в высшей степени серьезное. У них пополнение при помощи мобилизации крестьян и офицеров прекрасное. Советская власть пала, и противник строит свою: в некоторых волостях уже забрали землю у крестьян и возвратили помещикам...»
Попов на минуту задумался, перечитал написанное, вставил строчку о том, как относятся здесь крестьяне к белогвардейцам, и, поднявшись со стула, отдернул занавеску. За бортом по-прежнему медленно двигался навстречу обрывистый берег.
«Когда все же прибудет к нам пополнение? Дня через три-четыре, не раньше... Черт возьми, как все же медленно, как медленно...»
Он вспомнил, еще совсем недавно один из членов губ-ислолкома настойчиво уверял, что восстание продовольственнников не найдет поддержки среди крестьян и вряд ли степановцы пойдут дальше Уржума: восстание, как он выразился, «задохнется в своем эмбрионе». Вспомнив это, Попов подумал с досадой: «Все ли наши товарищи в Вятке представляют себе в полной мере опасность? Мы ждем подкрепления, а посланный на помощь броневик где-то застрял в пути... Положение с каждым днем осложняется...»
Попов резко повернулся к столу, и снова по белому листу бумаги побежали тревожные строчки:
«...Вы обязаны немедленно, как только дадим знать, что мы взяли Нолинск, отправить нам самые лучшие силы со всем снаряжением: пулеметы, артиллерию, машины грузовые и лошадей. С другой стороны, оставив в Ко-тельниче из отряда Кутузова 300 человек для охраны города, остальные триста .немедленно, ибо долго мы не продержимся, двинуть на Нолинск по тракту, не ожидая нашего сообщения».
Он приложил к губам кончик карандаша, подумал ми-иуту-две и приписал:
«...Мы вас умоляем и приказываем сделать все указанное немедленно,— и подчеркнул последние слова жирной чертой.— Думая, что вы теперь, поняв весь ужас положения Республики, примете все меры, мы ждем подмоги и помощи и приветствуем вас и вашу армию, которая немедленно по получении сего выступит к нам на помощь».
Кинув карандаш на стол и сняв очки с высокой дужкой, Попов снова подошел к окну.
Пароход глухо хлопал колесами о воду. За окном надоедливо тянулась обрывистая кромка угрюмого рыжего берега. «Как медленно .все же мы плывем, как медленно»,— подумал он снова с нетерпением и, опустившись в кресло, стоявшее в углу, почувствовал, как он устал, как хочется спать,— он не смыкал глаз уже третьи сутки.
После степановского визита в тюрьму Дрелейского перевели в одиночную камеру, узкую, как каменная нора, сырую н грязную. У обшарпанной стены стоял топчан из железных прутьев, намертво впаянный в цеметный пол.
Два раза в день через оконце в дверях подавали ему — пустой отвар, именуемый супом, да кусочек хлеба величиной со спичечный коробок — и все. Правда, воды разрешали пить вдоволь, она стояла в коридоре в баке, теплая и застойная, отдающая больной плесенью.
Ни на один час Дрелевокого не покидала мысль о побеге. Он не раз осмотрел решетку, ощупал руками ржавые прутья, исследовал пол... Когда убедился, что вырваться из камеры почти невозможно, начал присматриваться к надзирателям, круглосуточно дежурившим в
коридоре. Некоторые из них, реквизируя у мужиков самогонку, частенько находились под хмельком.
Однажды во время прогулки Дрелевский взглянул на коридорного, и ему показалось, что тот в ответ кивнул головой. А вечером в оконце, предназначенное для раздачи пищи, этот низкорослый парень сунул осьминку табаку.
— Кури, браток,— и тут же, повысив голос, сердито прикрикнул:—Не нарушать порядка!—и захлопнул ставень.
На следующий день в камеру зашел начальник тюрьмы и, остановившись у порога, спросил:
— Ну, как, не надумал еще? — Что «не надумал»?
— Как ты не понимаешь? Отрекись от коммунистов, дай знать публично об этом в нашем бюллетене — и ты свободен.
Дрелевский резко повернулся и запел:
Соловей мой, соловей мой, Прилетай-ка в Видземе!.
— Прекратить песню!— багровея, крикнул начальник и выскочил из камеры.
В тот день Дрелевскому не принесли обед. Это было наказание,— так объяснил себе Дрелевский. Когда встал на дежурство низкорослый с угреватым лицом парень, у Дрелевского появилось желание перемолвиться с ним. Но парень и сам, видимо, ждал этого, он то и дело загля- дывал в глазок, потом, улучив момент, открыл ставенек в окошечке и, кинув бумажку, шепнул:
— Проглоти!—и опять крикнул:—Не нарушать порядка!
Дрелевский подобрал бумажный шарик величиной с горошину, расправил его.
«Выведу, беги к воротам—там свои»,— прочитал он и почувствовал, как его забила нервная дрожь.
«Уж не провокация ли?—порывисто ходя по камере, вдруг почудилось ему.— Не хотят ли совсем отделаться от меня?»
Он снова пробежал глазами полустершиеся слова, написанные карандашом, потом скатал бумажку в шарик и бросил его в рот.
Вечером зазвенели тюремные ключи, открылась дверь, и в камеру втолкнули седобородого старика. Да, так втолкнули, что тот от дверей пролетел вдоль камеры и чуть не стукнулся о стенку головой. Осмотревшись при тусклом свете керосиновой лампочки, старик, однако, обрадовался:
— Сказали, что в одиночку, а тут, смотри-ка, люди есть...
— Хоромы не без жильцов,— все еще не расставаясь с мыслью о записке, ответил Дрелевский и, приподнявшись, почувствовал, как от голода у него закружилась голова.
— От мышей-то как оберегаешься?— первым делом спросил старик.— В общих-то каморах, буржуи они экие, так по людям и бегают.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119