Уже вечерело, когда конный отряд красноармейцев во главе с Капустиным подъезжал к Уржуму. Дорога была не близкая, и вспотевшие кони заметно притомились.
Подъехав к лесу, около деревни Теребиловки, Капустин остановился, спросил Ветлугина:
— Как думаешь, есть посты у степановцев?
— Наверно, выставили.
— По такому случаю на полчаса привал! — скомандовал он.— Пусть отдохнут кони. К тому же, и оружие проверим,— и, взглянув на Ветлугина, по-мальчишески подмигнул ему: —Так, что ли, продкомиссар?
— Так точно,— отозвался тот.— Они, анархисты, и в самом деле черт их знает с какими тут мыслями...
Когда красноармейцы слезли с коней и, разминая ноги, прошлись, закурили, Капустин, присев на пенек, спросил:
— Послушай, Ветлугин, у них же, помнится, моряки с линейного корабля «Гангут» были?
— Была горсточка, верно... Но, кажется, Степанов всех их повыкурил: кого в отпуск послал, кого отчислил. Кое-кто из оставшихся, правда, возражал против его действий, не соглашался разоружать караульную часть, но Степанов, говорят, и слушать не стал—в карцер затол-
кал их, да и дело с концом...
— А вы с Ложенцовым думаете, что же это за Степанов?
— Не поймем еще: на словах вроде за Советскую власть стоит, а на деле — народ восстанавливает против нас.
— Но ведь он объясняет, что диктатура —это вынужденный акт? Крестьяне подняли бунт, напали на них, убили командира?
— Не так все было. Это в нашей деревне случилось. Мирная, скажу вам, премирная деревня. Но когда этот, с позволения сказать, командир приехал туда со своим отрядом и занялся сплошным мародерством, мужики, верно, поднялись на дыбы, вооружились, кто чем мог, и — в погоню... Степановцы дали отпор. В перестрел ке этой и убили двоих: ихнего командира и Пашку нашего...
— Да-а... Нехорошо тут получилось у вас,— сказал, хмурясь, Капустин и, помолчав, спросил: — Ну что ж, передохнули, братцы?
— Передохнули, товарищ комиссар!—ответил за всех широкоплечий, в выцветшем картузе парень и, подсовывая к вздрагивающей губе коня овсяный сноп, добавил:— Вот только лошадушке моей маловата порция. Проголодалась лошадушка-то. Мы ведь, бывало, ездили в дорогу не эдак...
— Ничего, выдержит.
— Выдержит, чего там долго-то. Даешь Уржум!..
— Первыми в драку не лезть! — вставая с пенька, предупредил Капустин.— Выдержка, прежде всего выдержка,— и он ловко вскочил в седло.
На окраине города, где вдоль пыльной дороги выстроились небольшие, друг на друга похожие домики уржумцев, казалось, было все спокойно. На завалинках дремали старухи, у колодцев бабы гремели ведрами и, наполнив их водой, несли на грядки, чтоб полить самую распространенную нынче «овощь» — табак, да еще огурцы, которые только-только начали здесь садить.
Когда красноармейцы подъехали к деревянному базару, их остановил конный наряд.
— Кто вы такие? — спросил верховой с шашкой на боку.
— А вы кто? — на вопрос вопросом строго ответил Капустин.
— Первый Московский военно-продовольственный полк под командой Степанова.
— А-а, тогда будем знакомы! Я представитель губернского чрезвычайного военно-революционного штаба,— по-прежнему строго сказал Капустин.— Кого же вы здесь так бдительно охраняете, уж не диктатуру ли Хомака?
— Хотя бы и диктатуру,— сухо бросил верховой и, взглянув на своего товарища и не желая, видимо, связываться, махнул рукой.— Ежли черезвычайно—проезжай!
Когда они подъехали к большому двухэтажному, с башенками на крыше зданию, где размещался уиспол-ком, их снова остановили двое вооруженных солдат.
— Что вы здесь делаете? — спросил Капустин.
— Велено охранять,— ответил низенький и щеголеватый, с усиками.
— Что ж, это совсем неплохо, что вы охраняли Советскую власть от посягательства врагов,— сказал спокойно Капустин.— А теперь в город вступили наши части, и вы можете быть свободны,—и, повернувшись лицом к своему отряду, по-военному отчеканил: — Товарищи красноармейцы Вятского чрезвычайного военно-революционного штаба, прошу сменить пост местной караульной части и всю надлежащую охрану взять в свои собственные руки!
Красноармейцы, к удивлению постовых, въехали в высокие каменные ворота, слезли с коней и, бросив поводья, расположились около парадных дверей уиспол-кома. Когда Капустин и Ветлугин поднялись по лестнице в уездный комитет, один из красноармейцев, тот, что во время привала кормил овсяным снопом свою «лоша-душку», подошел к по-прежнему ничего не понимающим постовым и, положив руку на кобуру, негромко, но повелительно, подражая Капустину, сказал:
— Вам же сказано во всеуслышку, что вы свободны. Так чего же прохлаждаться. Спокойной ночи тогда,— и, достав табак, предложил:— Закурите на дорожку, что ли...
— Ну что ж, давайте,— при виде махорки не устоял щеголеватый.—Табачком-то мы здесь небогаты, скажу прямо. Как только объяснить-то о вас разводящему?
— Свои, мол, сменили. Понятно?
— Понятно-то понятно. И Степанов говорит: свои, и вы — свои, а друг против друга оружие наставляем. Не знаешь другой раз, как и быть.
— Какое же тут может быть сомнение: власть у нас Советская, и все должны подчиняться советскому штабу... Так я полагаю или вам комиссары да командиры не объясняют обстановку?
— Поясняют, конечно...
— Ну, так чего же тогда, все ясно,— и красноармеец в заключение для большего весу кивнул своему соседу:— А ну-ка, проверь там нашего «максимку». Не запылился ли за дорогу? — Хотя никакого пулемета у них с собой не было, тем не менее эти слова для постовых оказались более убедительными, и они, поблагодарив приезжих за табачок, тотчас же ушли.
Вечером было созвано экстренное объединенное заседание уисполкома и укома партии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119