У писца Федора Прилукова из членской комнаты взят жилет с находящимися в кармане такового серебряными часами. Быть может, похищены и еще какие вещи, но которых пока еще не хватились или нет их владельцев здесь.
Со стороны торговцев последовали заявления: Иллариона Шишигина, что у него взято четыре пуда ржаного хлеба. Новоселова — мяса два пуда четыре фунта, конторы местного кооператива кредитного товарищества — взят ящик яиц в количестве четыреста сорока штук, десять четвертей молока выпито, за что не уплачено ни одной копейки, невзирая на то, что все вышеизложенные продукты были доставлены членами исполкома, которым было дано распоряжение под страхом смерти собрать молоко от обывателей села для отряда, за что также обещаны деньги. Многие приносили молоко, не оставляя для собственного пропитания, но деньги не получали, а кринки из-под выпитого молока разбивались солдатами вдребезги. Некоторые солдаты ходили по селу и требовали белья и полотен и получали таковые, но на каких условиях, пока не выяснено, а потому постановлением вышеизложенное записать в акт и выразить командиру Оленеву со всем его .отрядом гнусное порицание».
— Ну, как? — нетерпеливо спросил Ветлугин, когда Ложенцов закончил читать.
— За такие проделки, браток, их надо теперь же к стенке,— сжимая от возмущения кулаки, ответил Си-пягин.— Поручите мне, я быстро разведаю.
— Спокойно, спокойно,— остановил его Ложенцов,— Прежде всего, этот акт должен стать предметом серьезного разговора на исполкоме. Надо вызвать на заседание не только Оленева, но и Степанова и комиссара Хомака. Хомак—вроде коммунист и должен немедленно пресечь это мародерство.
— Народ волнуется, Алексей Никитич,— сказал Ветлугин,.—Надо экстренно разобраться и привлечь виновных. Рассказать правду мужикам... А то в деревнях и нас, коммунистов, начали за анархистов принимать.
— Может, среди них были и коммунисты? —усмехнулся Сипягин.
— Ну нет, этого не установлено,—решительно ответил Ветлугин и тут же добавил: —А вот ваша масть среди них, кажется, была.
— Пожалуйста, без оскорблений.
— Хватит пререкаться! — словно подведя итог разговору, оборвал их Ложенцов.— Сегодня же вечером соберемся и обо всем поговорим,—и, встав, открыл сейф, положил туда письмо.
Когда Сипягин вышел из кабинета, Ложенцов, задержав Ветлугина, сказал:
- Ты прав, Егор, за всеми тут надо глаза да глаза. Начальник-то нашего караульного отряда кто? Сипягин не зря стоит за него горой. А тот, как прежний генерал, со службы до дому в пролетке обедать ездит. Губы красит, чертов максималист, зеркальной щеточкой усы расчесывает...
На заседание исполкома Степанов не пошел — сослался на нездоровье, а послал Хомака. Пусть комиссар объясняется с Ложенцовым и нейтрализует возникшие недоразумения, не сумеет уладить, подерется с ним — не беда. От этого не ослабнет штабс-капитан Степанов, а, наоборот, станет еще сильнее.
Степанов задернул выцветшей шторой окно, зажег лампу; из-под абажура по комнате разлился голубоватый свет. Опустившись на мягкий диван, он вспомнил жену, высокую и статную, с большим узлом светло-русых волос на затылке, вспомнил свой двухэтажный дом с антресолями, старый сад, по дорожкам которого он бегал в детстве. С тревогой и болью подумал о том, что станется теперь со всем этим. Он, наследник дворянской ветви, приехал сюда заготовлять хлеб для спасения революции, а на Тамбовщине эта революция предает разорению самое дорогое его сердцу —родительское гнездо, которое свивалось поколениями...
Хотя Степанов частенько и говорил, что своими руками делал революцию, но от и сам знал, что у него все было значительно проще. Поддавшись общей революционной волне, он, офицер старой армии, как и многие,
был недоволен поражением России в войне и отречение царя от престола принял, как лучший исход для спасения Родины. Приход Керенского ,к власти он молчаливо одобрил. Но начались новые события... Вспыхнул корни-ловский мятеж. Среди моряков, брошенных на подавление мятежа, оказался и Степанов. Под Нарвой его ранили в ногу, и он попал в лазарет. В лазарете и встретил он- революцию, встретил ее настороженно, ни во что не веря и ни на что не надеясь. Однако новая власть крепла, с каждым днем становилась прочнее. Приглядываясь к событиям, Степанов вдруг понял, что бушующий поток революции вынес его в открытое море — от старого берега, он оторвался, а к новому еще не пристал. Надо плыть, и он — поплыл... Но новый берег пугал его своей неизвестностью. Степанов чувствовал, что все то, что дорого и мило было его душе, он терял, и терял безвозвратно. Не ошибся ли? А может, совсем и не туда бы надо плыть? А куда?..
Перед отъездом из Москвы он встретил своего давнего сослуживца. Тот одобрил его поездку, однако сказал, что время суровое и надо играть... И надо помнить, что хлеб нужен не только коммунистам... Сослуживец сообщил, что он едет в Самару: «Там собираются сторонники Учредительного собрания. Назревают большие события. Жди наших вестей...»
В тревожном раздумье Степанов ехал в Вятку. Как раз в это время и поднялись белочехи. И тогда он вспомнил дружка и сам себе оказал: «Вот тот берег, к которому надо плыть». И он снова поплыл, поплыл молча, с надеждой на новые вести... А вестей из Самары не было. Надо играть и действовать... Самому действовать, плыть к заветному берегу.
Стиснув в зубах мундштук папиросы, Степанов встал, достал из планшета согнутую в несколько раз карту и, расстелив на столе, как скатер.тв, принялся через лупу рассматривать ее, словно стараясь разгадать, что таят в себе незнакомые названия сел и деревень, нанесенных на пестром листе крохотными кружочками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119