Хлеб вывозится вверх по реке Вятке по распоряжению губернского чрезвычайно-революционного штаба в безопасное место ввиду возможности появления чехословацких банд на юге губернии. Это наш революционный долг. Хлеб будет распределен по существующим нарядам. Нами посланы представители — военный комиссар и губпредкомиссар, которые ценою жизни должны вывезти хлеб. Всякое неподчинение со стороны представителей посланных вами продотрядов распоряжениям губернского штаба, состоящего исключительно из коммунистов, есть преступление, и во имя диктатуры пролетариата штаб не остановится перед самыми решительными беспощадными мерами, чтобы заставить стоящих во главе отрядов подчиняться революционной власти...»
— Мысль в конце как-то бы надо, Иван Васильевич, подчеркнуть.
Попов взглянул на взъерошенного Капустина, улыбнулся.
— Это же телеграммой пойдет.
— Все равно надо подчеркнуть,— настаивал неуступчивый Капустин.— Именно не остановимся ни перед чем... Так и подчеркнуть.
— Ну, хорошо. Однако время, Петя, не ждет... Итак, ни пуха, ни пера вам... Чуть чего — давайте о себе знать.
— Будет сделано все, как надо,— и, неуклюже козырнув, Капустин вышел следом за Ветлугиным.
Сбегая по узкой лестнице, Ветлугин с восхищением подумал о Капустине: «Росточком маленький, а как он
режет... Даже самому Попову подсказывает. Правильно, остановок у нас не должно быть. Пойдем вплоть до мировой революции»..
Хотя Попов внешне и был спокоен, но он понимал, что в губернии будто в растревоженном улье, по всему чувствовалось, что назревали большие события. А какие, трудно было угадать. Тут за месяц-два не управишься. Когда его направляли в Вятку, в напутствие сказали: «Наладишь дела и снова катай в свой университет, сдавай последний курс экстерном». И поверил было этому Иван Попов: с собой захватил толстую тетрадь в клеенчатом переплете и кое-какие книжки по философии, но что толку в них, книжки лежат горкой в шкафу, а в тетради, что на столе, пошли вкось и вкривь другие записи, записи явно не философского содержания.
«Нет, Иван да свет Васильич, тут дело не такое простое, как ты вначале думал,— упрекнул Попов самого себя и вспомнил своего помощника Петра Капустина:-Как-то он доехал?»
Попов встал, взгляд его невольно упал на угловой столик, на котором под салфеткой сгрудилась какая-то горка. Он приоткрыл ее. Тут лежали разномастные револьверы, пистолеты, даже гранаты, отобранные у так называемой мирной делегации. В ушах все еще слышались хрипловатые угрожающие возгласы Трейтера: «Вандалы! Пираты! Предатели!»
Ему вторили его дружки: «Мальчишки! Молокососы! Мы найдем на вас управу!..»
Ох, уж этот член бывшего Верховного Совета по управлению губернией... Самый видный эсер в городе. С виду солидный, осанистый, в пенсне на черном шнурочке, с профессорской бородкой. Разгуливал по городу вроде тихо-мирно, а сам в губком с пистолетом на поясе притащился. Даже жену втянул в это грязное дело, нарядил ее в Москву к родственникам. А домой она везла особие гостинцы — такие же пистолеты. Только из этого ничего не вышло — раскусили орешек, дорогой разоружили.
— И не выйдет,—сказал сам себе Попов и опять подумал о Капустине: «Как-то там Петя управляется со Степановым? Уж больно взрывной парень, петушистый. Надо бы поспокойнее. А может, таким теперь и надо быть? Ведь он же и осадил этого господина Трейтера. И вот результаты— полная коллекция эсеровского снаряжения».
И опять в ушах навязчивые слова: «Вандалы! Пираты!..»
Попов, словно вспомнив что-то, повернулся к письменному столу, присел на стул и быстро записал два слова:
«Позвонить Пете».
Выше этих слов шли столбиком строчки:
«В Омутной убиты продотрядники.
В Унях разогнали комитеты.
Прокламации эсеров в городе.
Тайные сборища максималистов.
Спекулянты-мешочники блокировали станцию.
Выяснить личность Степанова». И опять:
«Эсер врач Трейтер и К°».
«Как-то там наш Петя?»
Попов на минуту задумался, широкие брови сдвинулись к переносью, потом он взял со стола тетрадь в клеенчатом переплете и по узкой темной лесенке поднялся наверх, в мезонин.
В холостяцкой квартире па верхотуре было тихо и прохладно. На столе бутылка молока, несколько картофелин в мундире.
«Это, наверное, принесла жена губвоенкома? — с благодарностью подумал Попов.— А то бы, как вчера, снова голодным пришлось спать».
Расстегнув ворот сатиновой косоворотки, он стянул ее через голову, взглянул на белую сорочку, висевшую на стуле, усмехнулся: «А ведь это она же придумала: для солидности, чтоб господа Трейтеры считались с нами, надо, мол, надевать белые сорочки с галстуками».
«И котелки»,— вставил тогда неулыбчивый Иван Попов.
Помнится, все переглянулись и не могли сразу понять, всерьез сказал это их главный руководитель или в шутку. А Попов: «Котелки, котелки, ребята. Как же мы будем без котелков раскусывать очередной орешек господ эсеров».
«Да ну их к черту!» — раньше всех понял мысль товарища Капустин и вскочил: — Я бы их сейчас всех к стенке... Вот увидите, они еще натворят чудес до небес...»
А все же хорошие тут ребята. Каждый на свой лад. Угрюмоватый строгий губвоенком удмурт Малыгин, шустрый, подвижный латыш Володя Азии, уравновешенный военком Симонов... И конечно, петушистый Петя Капустин. «Как-то он там объясняется со Степановым?» Говорят, Степанов держит связь не только с Самарой, но и с Ижевском. Дважды туда ездил. Что ему там приглянулось? Наши оружейные заводы?! Ижевские эсеры? Там тоже немало своих Трейтеров.
Попов раскрыл тетрадь и записал в столбик:
«Немедленно связаться с Ижевском».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119