Чистая
фантазия — ее вообще не существует. Фантастические рассказы Уэллса — сколько там в них этой чистой фантазии? Она, Наадж, всегда говорила правду, пусть и не полную, а вот из слов Лааса вытекает, что он за своей ложью прячет истину...
Догадывается ли Наадж об истории с Юулой? Вдруг он сам во сне поведал о ней?
Хотел ли он своей ложью скрыть истину? Нет, если бы в нем было чуть меньше твердости, чуточку меньше уверенности в себе, если бы ему недодали тепла в пору возмужания, если бы из его жизни можно было изъять хоть одну чистую картину детства, какое-нибудь рождественское кормление домашних животных, или то, как он просил: «Дедушка, не говори дурного слова», или посланную отцом открытку с изображением Золотых Ворот,— может, и сложилась бы его жизнь, как у Наадж или у того парня, которого он создал в своем воображении. Он и этот созданный ложью парень — они ведь не далеко ушли друг от друга.
Велосипед Лааса катится уже с размеренной медлительностью, и мужчина, которого он до этого обогнал, теперь догоняет его и в свою очередь обходит.
...Нет, все же они чуточку разные — он и этот его двойник. Чуточку... У Нурми 1 был чуть больший запас энергии и выносливости, чем у человека, который бежал за ним по пятам; и Нурми завоевал олимпийское золото. Чуточку? Совсем небольшое различие и между человеком и обезьяной, человеком и животным. А также между животным и растением — даже органическим и неорганическим миром. А разве это самое немногой не является тем, что организует и определяет жизнь, что делает одного едящим, другого съедаемым, одного человеком, другого домашним животным, деревом, амебой или втиснутой в линию высокого напряжения электроэнергией.
Велосипедная цепь снова трещит, и вскоре Лаас опять обгоняет едущего впереди него мужчину.
Встречный ветер дает себя знать, и Лааса начинает мучить чувство голода. Рядом железная дорога. Раза два шоссе перерезает ее, затем идет параллельно и подкатывает к забору железнодорожного обходчика. Неловко беспокоить чужих людей, но тут живет в некотором отношении коллега, и Лаас входит в дом. Две маленькие чистые комнатки, в задней подает голос грудной ребенок.
— Молока?— Молодая, краснощекая, с улыбающимися глазами женщина разглядывает пришельца.— Да,— говорит она,— можно, только во что вам налить его? Иди, моя крошка,— ох ты галчонок, опять обмочился!
Она обтирает ребенка, спешно моет руки и сушит их белоснежным полотенцем. Берет «галчонка» на руки, подцепляет свободной рукой литровую банку, ногой распахивает дверь и выходит во двор. Сажает ребенка на траву, достает из бадьи молочную посудину, отливает литр. Стакан забыла, но мигом приносит его.
— Откуда куда? Вот как, тогда еще долгий путь, да и ветер навстречу. Хотите — можно в комнату, пожалуйста, но если думаете, что лучше здесь, то оставайтесь здесь, в доме и впрямь душновато. Пойдем, малыш, у нас с тобой работа на половине.
Она отлила молока, и ни одной капли не пролилось на траву или в воду. У Наадж такое случается всякий раз. Хлеба сегодня Наадж положила с избытком, это хорошо.
Однако мысли его возвращаются к женщине, только что налившей ему молока. О таких не пишут в романах, и их не увидишь в фильмах. Да и чего там читать о ней или смотреть на нее в кино, ясно, что такая никогда не станет поборницей равноправия между мужчинами и женщинами, потому что у нее достаточно прав. Ей не нужно становиться кинозвездой или почитаемой всеми дамой общества, потому что она уже звезда для того, кто есть у нее. И не выйдет из нее какой-нибудь гениальной женщины, возможно, она будет лишь хорошо исполнять любую работу, ибо в цельной ракушке еще никто не находил жемчужины. Ох уж эти искатели жемчуга, эти жаждущие блеска ветрогоны. Охваченные погоней за ним, они забывали, что сама жемчужина — это мертвый, безжизненный, холодный камешек, что жемчужина сама по себе не наделена способностью светиться, но ее сверкание зависит от далекого солнца или какого-нибудь другого источника света, находящегося рядом. Жемчужина излучает ч у- ж о й свет. Нет, он бы не променял ни одной цельной жизнеспособной раковины на порченую, с жемчужиной. Муж этой женщины может со спокойной душой находиться где угодно, он уверен, что жена ему не изменяет.
Лаас расплачивается и уезжает. От сытости и ощущения чужого счастья он и сам немного отходит, но чем ближе подъезжает к Тарту, тем больше его охватывает злость. Почему он не взял себе такую жену, нашлась бы такая, наверное, и среди ученых, и неученых.
Школа? Образование?
А не похожи ли они с Наадж на тех, кто убегает от реальной жизни в мир книг? Поэтому им и ближе книжные герои, нежели живые во плоти люди. Только вот из книг не выбрать Наадж себе мужа, а ему жену — и оба они несчастны...
Прибыв в Тарту и потолкавшись тут, не находит он себе в этом раскинувшемся на реке Эмайыги городе никакой подходящей работы или службы. Один знакомый по таллинскому техникуму советует поглядеть да поспрошать там, другой знакомый знакомого — здесь. Но он-то уже знает, что значит поглядеть. Для чужого только и остается, что поглядеть, нет ничего, кроме черновой работы, и ее еще поискать надо.
День будний, на рынке и на улицах обычный гвалт. Здесь, у самого берега реки, за деревьями, никого нет. Со двора пивного завода, на другом берегу реки, выезжает с грохотом телега, и идут по красной, посыпанной кирпичной крошкой дороге вдоль берега торговки с корзинами. Мысли Лааса снова обращаются к Наадж, к себе самому, их отношениям.
Он не знает здесь ни одного прохожего. Но знает ли он тех, кто ему близок?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77