Встают призрачные видения, вытягиваются неимоверно длинные бестелесные мужчины и берут прямо с неба свои ломы и топоры. Напирают прильнувшие
друг к другу всадники, верхом на серебристо-серых жеребцах, выставив вперед окутанные туманной дымкой копья, и застывают в таком положении, лишь временами плавно продвигаясь вперед...
...Хрупкая и стройная, она стояла на пристани с маленьким мальчиком за руку. Потом она приходила почти каждый день вместе с немногими отдыхающими в поселке дачниками, но теперь с ней еще восьмилетний озорной мальчишка и примерно десятилетняя светловолосая девчонка. И сама она, казалось, была не старше детей — они резвились, бегали по берегу, и звонкий радостный смех разливался вокруг почти законченного причала. И лишь когда солнышко переваливало за полдень, они уходили, мальчишка с девчонкой впереди, малыш держался за руку матери. Когда он упирался, не хотел уходить, мать ласково говорила ему: «Лаури, пойдем домой, смотри, Эне и Иль- мар уже ждут, а дядям нельзя мешать». И тогда они уходили, а ребенок все оглядывался, приостанавливались на взгорке и вскоре исчезали между соснами.
Однажды у причала остановилась большая, с таллинскими номерами коммивояжерская машина. Дюжий, крепкий, средних лет мужчина приветствовал жену и расцеловал детей. Искупались поодаль за песчаным мысом. Потом сели в машину и уехали. Дети вернулись на следующий день, а жена — только через неделю...
Уже полночь. Плотный строй всадников придвинулся ближе и вонзил в рассеивающийся лунный свет огромные секиры. Заборы впереди по-прежнему неподвижны, и ни одни ворота не шелохнулись.
«...Нет, нет,— шепчет она,— сегодня нельзя, с нами мама, мы пойдем вместе».
Они продолжали танцевать, и он ничего не сказал.
«Ты не должен думать... Я постараюсь прийти завтра вечером, попозднее, к полям. Но я не знаю...»
Вдруг в тумане что-то шевельнулось. И раздвинулись занавеси. Она идет, хрупкая и стройная, закутанная во что-то синее, и туман стелется за ней шлейфом.
— Мийя! Мийя!— шепчет он и бросается навстречу. И тут же все исчезает — лишь наплывает и наплывает туман.
Почему? Почему она не приходит?
Его охватывает отчаяние.
Хочет освободиться от него? Из тумана словно пышет кровавым паром, который забивает глаза и рот. Он перелезает забор, идет по меже, затем вдруг ему кажется, что она пришла, и он бежит назад, на край леса.
Не может быть, чтобы она не пришла или не хотела прийти; наверное, что-то случилось. И он решает подождать еще с полчаса.
И тут, вглядываясь в движение секундной стрелки, он слышит ее шаги, совсем тихие, но не с той стороны, откуда он их ожидал. Оглянувшись, видит ее рядом, между сосен.
Они смотрят друг другу в глаза.
Луна прояснилась, и тень большой сосны начинает отступать. Пролетает ворон. Они прижимаются друг к другу.
— Кто-то...— И отталкиваются.
— Нет, наверное, белочка или упала шишка.
«Я не могла прийти. Ребенок все время просыпался. Вдруг он и сейчас проснулся — и будет искать меня!» И руки ее, устремленные к дому, дрожат.
— Нет, я еще немного побуду. Ты долго ждал меня? Думала, что ушел, но все же пришла.
— Мийя, ты... Хорошо, хорошо!— И взгляд его утопает в ее больших темных глазах. Вдруг ему представляется, что он в церкви и Мийя — неземное существо. Он падает на колени и, не смея глянуть вверх, обнимает ее ноги.— Мийя, Мийя!— молит он, от душевного волнения на глазах выступают слезы.
— Ну что ты, что ты...— И он чувствует, как ее мягкие руки гладят его волосы.— Что с тобой?
— Любимая!
— Что с тобой?— Она наклоняется над ним.
— Ничего, я так счастлив, и ты такая прекрасная.
Она опускается на колени. Влажные губы касаются его
волос, лба. И вновь сливаются их уста. Опьяненные безумным желанием, он пытается раздеть ее. Но она вдруг пробуждается.
— Нет, нет... послушай... нет.— И отводит его руки.
Его охватывает стыд, он запинается:
-г- Да, я хочу тебя, но не так, не здесь.
Бредет домой, переполненный счастьем, и видит перед собой Золотые Ворота.
Ночь. Такие ночи они уже проводили. Ее хрупкое тело дрожит.
— Мийя! Мийя!— шепчет он. Ласкает ее, гладит бедра, целует ее мокрые от слез глаза.
Плач утихает, лишь слезы катятся по ее щекам.
— Это так ужасно!.,— шепчет она, наконец.— Ты не представляешь.
Что-то сдавливает ей горло, голова гудит, мысли разбегаются тысячью кругов. Кольцо сдавливает палец, на столе фотография Антона. Она судорожно цепляется за руку Лааса и целует его со всей страстью.
— Ты не уйдешь, нет!
— Но я и не ухожу!
— Ах, ты все равно уедешь, я тебе надоем...
— Ты мне надоешь? Ты? Я никуда не уеду, останусь тут. Я говорил в управлении, как только дорожный мастер уйдет, меня возьмут на его место.
— Значит, ты получишь это место — они обещали?
— Да, конечно, уже через неделю. И я переберусь туда.
Из соседней комнаты доносится сонный, полу всхлипывающий голос:
— Мама, мама!
— Подожди, я сейчас! — Она оправляет себя, и ее стройная фигура бесшумно исчезает в другой комнате.
— Мама, где ты была?— спрашивает проснувшийся ребенок.
— Я нигде не была, мама выходила на улицу.— Голос по-матерински успокаивающий, а Лаасу кажется, будто это говорит кто-то чужой.
— Ты будешь баиньки?
— Да, но и Лаури тоже должен баиньки...
Лаасу вспомнилась ночь — две недели тому назад,— когда Мийя в этой же комнате впервые отдалась ему. В ту ночь они забыли обо всем, опьянели друг от друга, и страх пропал, и их едва не застал рассвет. И после все дни были такими же чудесными. И тогда ребенок проснулся и позвал мать. Падающий в окно узкий лучик луны освещает на столе фотографию мужа Мийи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77