Но кроме Хильи есть и другие славные девушки, попроще Хильи — будь то из крестьянских семей или семей городских рабочих. Сейчас ему двадцать семь — не поздно жениться на какой-нибудь Хилье и в тридцать семь... Нет, его влечет Наадж. В тетради Хильи он никогда бы не посмел написать о себе то, что написал в тетради Наадж... Да и вряд ли у Хильи могла водиться такая тетрадь... У Наадж она была, и он, Лаас, осмелился вписать туда свою историю с Юулой. Дневник Наадж и есть те Золотые Ворота, через которые он выйдет к людям из тюрьмы своего молчания. Книги — те лишь облегчали пребывание в этой тюрьме, не более того. Живого человека, будь он хоть каким порочным, ничто не заменит. Кем бы он ни назвал Наадж, он чувствует, что они будто сросшиеся близнецы, которые не могут жить друг без друга. Черт побери, это так и есть, и с этим он ничего не может поделать. Кольцо крепко сидит на пальце, хоть и мешает при работе. Теперь, когда он увидел Хилью, больше не думает о ней, а раньше все время представлял ее возле себя.
Раньше — так ли давно это было? Неделю, десять дней назад. Тогда кольцо тоже сдавливало палец, ему даже пришлось снять его, и можно было с легким сердцем идти куда хочешь. Теперь же... Темноглазая девчушка, жаждущий тепла ребенок, которому никто не даст настоящего, радостного и солнечного тепла. Отцу и матери нет до нее дела, у них хватает своих забот, она всегда была предоставлена самой себе, потому и оказывалась в топях и трясинах. Но и там все же теплее, чем на улице, где задувает холодный ветер, и она вынуждена укрываться в них. И бабушкино, далекое, уже на закате, солнышко не греет ее. Тем более что солнышко это суровое, прежде всего требует, чтобы она очистилась от грязи, и только тогда оно обещает обогреть ее своим теплом. Но она так привыкла к грязи вокруг себя, что это стало казаться ей чем-то естественным. И все же тоска по сверкающему солнцу не покидала ее. Нет, по натуре своей она все-таки человек не испорченный.
А какой же тогда он, тот, кто нерасторжимо связан с этим жаждущим тепла человеком. «Потаскун!» — кричал на него Антон. И наверное, это было справедливо — но как же тогда он может думать о том, чтобы бросить камень в Наадж?
Судья ведь должен быть лучше осуждаемого.
И все же, все же... Наадж, Наадж, если бы у тебя все- таки было чуть поменьше этих историй...
В эту ночь он, собственно, и не засыпает, а, ворочаясь в полусне, продолжает искать свои Золотые Ворота. Это какое-то наваждение: он видит, как где-то пылает огненное золото, и бежит туда, но вскоре оно гаснет, горизонт начинает пылать в другом месте. И тогда Золотые Ворота меняют свой облик. И на горизонте возникают серые озабоченные глаза матери, и тут же в вечернем солнце — медленно перекатывающиеся морские волны, грузные, темные скалы — на одной из них Мийя, на другой Наадж. Потом вдруг море преображается в прекрасную женскую фигуру, но он бежит от нее. Затем вырастают небоскребы, фабрики, необыкновенные города — может, это и есть Золотые Ворота, и если это так, то как бы найти к ним дорогу?
Утро и новый день заполнены бесконечной тоской по Наадж. Придя вечером домой, находит письмо:
«Вернулась вся в слезах, руки одеревенели, я никак не могла открыть замок.
Сегодня мне полегче. Временами меня охватывает странное спокойствие. Сегодня на какое-то мгновение я даже почувствовала себя счастливой. Не знаю, из-за вереска это или просто так. Сегодня в небе легкие облачка, и солнце за ними такое яркое, что даже ветер кажется светлым. Я шла по той тропке, где однажды увидела белочек и где росли водосборы. Дорожка вела к пустоши, узенькая, пружинистая тропка. Там росли молодые сосенки, совсем синие, повсюду светлый, радостный вереск и страшно много воздуха между деревцами. Я представила себе, как радостно было бы гулять здесь моему маленькому сыну. Я стала разговаривать с ним, спрашивала и отвечала за него. Показывала ему коричневые боровики, пыталась объяснить, как они растут.
Принесла оттуда с собой целую охапку вереска и поставила в воду, возле твоей фотографии.
Я не прочла того, что ты написал в моем дневнике. Уже на первой строчке я закрыла глаза и тут же захлопнула тетрадь. Я испугалась, а вдруг ты написал, что хочешь навсегда уйти от меня, но мне хочется быть счастливой, хотя скоро всему наступит конец. Я сокращаю время, как говорят в спорте, делаю время несуществующим.
Ты мой друг. Постепенно я привыкну, что ты не любишь меня. Но ведь ты позволил, чтобы я любила тебя, тянулась к тебе.
Лаас, какой бы я ни была, но ребенок мой будет лучше меня, я начну копить на это силы. Твоим ребенком я не осмелюсь его назвать, твой ребенок должен зародиться и расти в ком-нибудь лучше меня. Мои родители не хотели детей, когда создавали семью, не думали о детях, может, поэтому я и такая. Но все же я немного лучше их.
Ты работаешь у Нийлера. Там ты встретишь Хилью и уйдешь от меня навсегда. Я не уверена, есть ли у меня силы идти куда-нибудь. И море тоже холодное, синее и злобное — нет, Лаас, не волнуйся, больше я туда не побегу».
Лаас выезжает в ночь — немедленно. Слава богу, здоровье пока позволяет. Все же он не в состоянии ехать без остановки, спит несколько часов ночью в лесу под деревьями и только на следующий день часов в двенадцать добирается до места.
Наадж, единственная! Наверное, в ее огромных темных глазах засветится радость, когда она его увидит.
Однако их маленький домик встречает тишиной. Занавеси на окнах опущены и дверь закрыта, будто...
Он нащупывает ключ, который оставлен на прежнем месте, открывает дверь. Испуганно смотрит на стены, кровати, плиту, поднимает занавеси на окнах, трогает тарелки и ножи на полках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77