Где-то на краю леса какой-то длинный парень в спортивных брюках красит оградительные столбики. Миновав его, Лаас подъезжает к Наадж и говорит:
— Я знаю, о чем ты думаешь.
— О чем же?
— Ты подумала о Харри.
— Да, всего разок. Мне вспомнилось, как он говорил, что тоже делал такую работу. Но ты не должен сердиться, я только на секунду вспомнила.
Все же ревность мучает Лааса. Успокаивает лишь то, что он смог разгадать мысли Наадж.
В Таллине они останавливаются у Акселя, живут здесь несколько дней. Кое-как размещаются втроем в его маленькой комнатке, которая на ночь разделяется ширмой. Лаас ходит узнавать о работе. Временно десятником уст
роиться можно, но ему хотелось бы постоянной, круглогодичной службы. Обещают, но ничего определенного.
Затем они едут дальше, сворачивают с магистральной дороги к чудесным излучинам залива северного побережья и устраиваются с жильем на удивление хорошо. Это маленький, с верандой, кухней и двумя крохотными комнатками, кукольный домик возле самого моря, в двухстах метрах от рыбацкого поселка, желтые и красные домики которого, будто птичьи гнезда, прилепились на склоне не очень крутого берега. Домик этот построила в саду своего брата служанка, которой было уже за тридцать и которая, видно, вложила в него все свои заработанные у богатых господ копейки. Хотя сама она может бывать здесь всего пару недель в году, кухня тщательно обставлена и все блестит от идеальной чистоты. На полках коробки, расписанные синими цветами и изображениями мельниц, в каждой коробке немного, в соответствии с надписью, муки, манки, риса или корицы, возле маленькой плиты — всевозможная кухонная посуда. Альму — как зовут девицу — они находят в школе, куда заходили узнавать про дорогу и справляться о возможности снять комнату.
— Может, у вас, Альма?— спрашивает учитель, который одновременно служит на почте.
— У меня дом еще не крашен снаружи, да и внутри надо кое-что подправить. Но посмотреть можно.
И они идут, толкая нагруженные вещами велосипеды по узкой каменистой и проросшей корнями тропинке.
Ничего более идиллического они не встречали. Стены дома сложены из темных смолистых бревен, к окнам с желтыми рамами тянутся ветки яблонь, прямо на берегу обрыва — рябина й даже ели, внизу маленькая лодочка, и ею они могут пользоваться. Напротив взгорбленный лесистый островок, откуда светится огонь маяка, дальше через залив поселок — с трубами кирпичного завода и пристанью. Еще накануне вечером туда подошел пароход.
Бельевой котел висит на цепи на суку большой ели. Дров нет, но они могут набрать в корзине тут же в казенном лесу сухих шишек, жар у них горячий. Молоко и масло можно брать у Альминой матери, живущей через двор в недостроенном тоже доме сына, находящегося в плавании. Вот только с баней беда — море подмыло глиняный (берег, и она обвалилась...
— Ох, о бане ли сейчас думать. Если море подмыло, то пусть оно само и послужит вместо бани.
— Не знаю, если купаться — то придется идти подальше, тут берег крутой, каменистый, и вода холодная.
— Это ничего. Построим мостки, если ничего другого не придумаем.
Все это обходится довольно дешево. Сама хозяйка пробудет здесь еще пару дней, потом вернется в город, и они останутся одни — потому что мать и другой Альмин брат, уже сорокалетний скромный и немного стыдливый холостяк, обладают врожденным чувством такта, присущим этим прибрежным людям, и мешать не будут. Мать будет приносить им утром и вечером молоко и тут же уходить.
Кроватей нет. Лаасу дают доски, и он быстро сбивает лавки — получаются, правда, несколько великоватыми и в одну комнатку не вмещаются. Потом достают у лесника за несколько десятков центов высохшие на корню жерди и сколачивают нечто подобное мосткам для купания.
Лаас вводит строгий распорядок дня, какой бывал у него в его лучшие годы. В шесть утра подъем, купание и завтрак, затем работа — подготовка к вступительным экзаменам в университет. Наадж берет на себя заботу о еде и ведет домашнее хозяйство. В свободное время загорает и читает взятые у школьного учителя книги.
Лаас уходит в работу, занимается математикой и видит Наадж, разве что когда соскучится. Или когда она приходит и подает ему в открытое окно горсть ранней земляники, которую она невесть где набрала.
Лаас наделал переметов, затем они нарыли червей, и Наадж нацепляет их на крючки. Вначале она немного побаивается этой работы, потом привыкает. Однажды при штормовой и дождливой погоде — Лаас помнит еще по старому рыбацкому опыту, что ловятся угри,— они еще с утра ставят донники. Маленькая белая лодочка скачет на волнах, вода перекидывается через борт, и, когда Наадж наконец бросает буек, они уже насквозь промокли и лодка до половины залита водой. Вечером у них и впрямь солидный улов, дюжина крупных, черных угрей, и Наадж прямо-таки вне себя от радости. Из меньших угрей варят уху, тех, что крупнее, относят на другой конец деревни скупщику и по-детски радуются этим нескольким кронам — действительно «своими руками заработанным деньгам».
Однажды, в другой и уже безветренный вечер, когда они закончили выбирать донники и смотрят на заходящее за море солнце, они видят большой торговый пароход, который, приближаясь, все увеличивается в размерах.
— Лаас, смотри, смотри! Морской дракон! — восклицает Наадж.
Действительно, за кормой парохода волочится многоголовое чудище, а хвост, боже помилуй, где же кончается этот хвост! Весь гребень моря заполнен им! И Лаас смотрит широко открытыми глазами: что же это за обман зрения?..
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77