Я сказала Розетте:
— Тогда нам не остается ничего другого, как уложить вещи и скорей уйти отсюда.
Розетта ответила:
— Сегодня утром на рассвете, когда ты еще спала, я встала и пошла попрощаться с Фестами. Они были
просто в отчаянии. Для них этот радостный день полон печали, потому что Микеле не вернулся.
Я немного помолчала, думая о том, насколько Розетта лучше меня: она встала на рассвете и пошла к Фестам, не боясь, как я, что их горе испортит ее радость. Мне стало стыдно, и я сказала Розетте, обнимая ее:
— Дочка моя золотая, ты гораздо лучше, чем я, потому что ты сделала то, на что у меня не хватало храбрости. Я так счастлива, что кончились наши мучения, и я просто побоялась идти к Фестам.
Розетта ответила:
— О, мне не нужно было заставлять себя, я очень полюбила Микеле, и мне было бы трудно не пойти к ним. Я всю ночь не могла уснуть, все думала об этом несчастном. К сожалению, его мать была права: он не вернулся.
Пора было уходить. Мы вошли в нашу комнатку, вытащили чемоданы, с которыми пустились в путь еще из Рима, и положили в них оставшееся у нас тряпье: юбки, фуфайки, которые я связала в Сант Еуфемии из сальной деревенской шерсти, несколько пар чулок, носовые платки. Положила я в чемодан и остатки наших запасов: овечий сыр, купленный у евангелиста, кило с небольшим «глазастой» фасоли и маленькую буханку темного хлеба, которую я испекла из остатков кукурузной муки и отрубей. Я поколебалась, брать ли с собой тарелки и стаканы, которые купила у крестьян, но потом решила оставить их на подоконнике. Вот и все. Заперев чемоданы, мы на минутку уселись с Розеттой на кровать и осмотрелись вокруг: наша комнатка уже приняла печальный вид нежилого помещения, из которого люди уходят навсегда. Все мое нетерпение и радость сразу исчезли, на сердце стало как-то тревожно. Я думала о том, что в этих грязных четырех стенах, на этом земляном полу я провела самые горькие и ужасные дни своей жизни, мне и хотелось уйти отсюда и было жаль оставлять Сант Еуфемию. Я прожила в этой комнатке девять месяцев день за днем, час за часом, минуту за минутой, переходя от надежды к отчаянию, от боязни к решимости, от воли жизни к желанию смерти. Но больше всего я ждала одного: освобождения,— потому что свобода не только прекрасна, но л справедлива, если
все люди становятся в равной мере свободными. И я вдруг поняла, что жизнь людей, которые ждут и надеются на освобождение, полна более глубокого смысла, чем жизнь тех, кто ничего не ждет и ни на что не надеется. Переходя от своего личного и маленького к общему и большому, я стала думать, что то же самое можно сказать о людях, ожидающих более важных событий, как, например, второго пришествия Христа на землю или установления справедливости для бедняков. Уходя навсегда из этой комнатки, я на самом деле почувствовала, будто покидаю ну если не храм, то, во всяком случае, святое место, потому что здесь я много страдала и очень долго ждала и надеялась на что-то хорошее не только для себя, но для других.
Мы положили чемоданы на голову и уже направлялись к шалашу, чтобы попрощаться с крестьянами, но вдруг увидели, что среди людей на мачере началась паника. На этот раз люди разбегались не от пушечных залпов, доносившихся теперь издалека, как громовые раскаты удалявшейся грозы, а от размеренного яростного треска из зарослей под самой вершиной горы. Один из беженцев остановился и закричал нам:
— Пулеметы! Немцы обстреливают американцев из пулеметов!
Беженец тут же побежал дальше. Все бросились кто куда и попрятались по пещерам и всяким дырам, только мы с Розеттой стояли посреди мачеры, а стук пулемета становился все свирепее. Я было тоже решила бежать в какое-нибудь укрытие, но при мысли, что нам придется возвращаться к полной страхов жизни, которую мы вели здесь девять месяцев, и возвращаться именно теперь, когда мы собирались навсегда расстаться с этой жизнью, мне стало противно. Я зло крикнула Розетте:
— Пулеметы? А я тебе вот что скажу: наплевать мне на пулеметы, я все равно пойду вниз.
Розетта не стала возражать: скука и усталость сделали и ее храброй. Мы решили не прощаться с крестьянами, которые попрятались неизвестно где, и, не обращая внимания на стук пулемета, не спеша пошли по тропинке в долину. Мы спускались, переходя с одной мачеры на другую, и скоро убедились, что правильно сделали, уйдя из Сант Еуфемии: треск пулемета уже не был слышен, кругом все казалось спокойным и обычным, Был прекрасный майский день, солнце сильно пекло, живые изгороди по краям тропинки пахли дикими розами и пылью, над цветами жужжали пчелы, как будто войны никогда и не было.
Но война была, и очень скоро мы увидели ее следы. Прежде всего нам повстречались два солдата, я решила, что они американцы — по их разговору, конечно, а не по мундирам, которые были мне неизвестны. Оба они были молодые, смуглые и маленького роста: они выскочили из кустов прямо на нас. Один из них сказал: «Хелло» — или что-то вроде этого; другой сказал несколько слов по-английски, которых я не поняла. Они пересекли тропинку и продолжали подыматься прямо через заросли, пригнувшись, с ружьем в руке, посматривая из-под каски вверх на вершину горы, откуда опять доносился треск пулемета. Это были первые американцы, с которыми мы встретились, да и то случайно; но теперь, думая о войне, я прихожу к выводу, что во время войны все происходит случайно, без всякой на то причины: человек идет налево — и его убивают, а если бы пошел направо, то с ним ничего не случилось бы. Я сказала Розетте:
— Ты видела этих солдат?
А она мне:
— Я думала, что они все высокие и белокурые, а эти двое маленькие и смуглые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119