Розетта, несмотря на всю свою кротость и терпение, страдала от такого положения вещей больше, чем я, потому что я родилась в деревне, а она родилась и всегда жила в городе. Однажды она мне сказала:
— Ты, мама, всегда говоришь о еде... а я согласилась бы голодать еще целый год, лишь бы у меня было чистое платье и я могла бы жить в чистой комнате.
Дело в том, что уже два месяца не было дождей и нам не хватало воды; Розетта уже не могла выливать себе на голову каждое утро ведро воды, как она это делала зимой, хотя тогда в этом было, пожалуй, меньше надобности, чем теперь.
В мае я узнала об одной вещи, по которой можно легко судить, до какого отчаяния дошли беженцы. Они созвали, кажется в доме у Филиппо, собрание, на котором присутствовали одни мужчины; на этом собрании было решено, что если англичане не придут в течение мая, то беженцы, все имевшие оружие — у некоторых был револьвер или охотничье ружье, у других ножи,— принудят крестьян, хотят они того или нет, объединить все запасы вместе с беженцами. Микеле — он тоже присутствовал на этом собрании — протестовал против такого решения, заявив, что станет на сторону крестьян. Тогда один из беженцев сказал ему:
— Хорошо, в таком случае мы тебя будем считать тоже крестьянином и поступим с тобой так же, как с ними.
Может, это собрание и не имело никакого значения, потому что беженцы в общем были неплохими людьми, и я не думаю, чтобы они прибегли к оружию; но такое решение показывает, до какого отчаяния они дошли. Я случайно узнала, что некоторые из них собирались покинуть Сант Еуфемию — благо погода стояла хорошая и тропинки просохли,— направляясь кто через линию фронта на юг, кто на север, где, по слухам, было не так голодно. Другие поговаривали о том, что надо идти пешком в Рим, потому что, говорили они, в деревне ты можешь околеть с голоду, а в городе тебе все-таки должны будут помочь, хотя бы из страха, что люди поднимут революцию. Одним словом, под горячим майским солнцем все пришло в движение, каждый опять начал думать только о своей шкуре; некоторые даже готовы были рискнуть жизнью, лишь бы выйти из этого положения неподвижности и бесконечного ожидания.
И вдруг в один из самых обычных дней мы узнали великую новость: англичане прорвали немецкие линии обороны и начали наступать, теперь уже на самом деле. Трудно описать радость беженцев; правда, они не могли отпраздновать этой новости, как это привыкли делать, потому что у них не было ни вина, ни еды; они только обнимали друг друга и бросали в воздух шляпы. Бедняжки, они не знали, что это наступление англичан принесет нам еще большие беды. Трудности только еще начинались для нас.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Когда я была еще девочкой, то у одного торговца из нашей деревни видела все номера журнала «Иллюстрированное воскресенье» за первую мировую войну; и я вместе с детьми торговца любила смотреть этот журнал, в котором было много цветных картинок, изображавших битвы из войны 1915 года. Может, поэтому я представляла себе битву так, как она была изображена на этих картинках: стреляющие пушки, пыль, дым и
огонь; солдаты идут на приступ, в руках у них штыки, впереди знамя; рукопашный бой, мертвые падают, живые бегут дальше. По правде сказать, эти картинки мне нравились, и мне казалось, что война не такая уж страшная вещь, как говорили, или, вернее, война, конечно, ужасна, но, может быть, есть такие люди, которым нравится убивать других или показывать свою храбрость и присутствие духа и пренебрегать опасностью, и вот война давала таким людям возможность проявлять эти их качества. А еще я думала, что не все люди любят мирную жизнь. Многие чувствуют себя хорошо как раз во время войны, когда могут давать волю своим кровожадным инстинктам. Так я рассуждала до тех пор, пока не увидела войну своими собственными глазами.
Однажды Микеле сказал мне, что битва, направленная на прорыв фронта, почти закончена, но я этому не поверила, потому что, сколько я ни всматривалась, не могла нигде заметить никаких признаков битвы. День был чудесный, ясный, только на горизонте бродили маленькие розовые облачка, почти касаясь горных вершин, за которыми находились Итри, Гарильяно — одним словом, фронт. Направо зеленели горы, такие величественные в золотых лучах солнца; налево, за долиной, блестело море, голубое, улыбающееся, весеннее и ясное. Где же шла битва? Микеле объяснил мне, что за горами Итри битва длилась уже по крайней мере два дня. Я не хотела верить этому, потому что, как я уже говорила, представляла себе битву совсем не такой; я сказала об этом Микеле. Он засмеялся в ответ и сказал, что битвы, которые я видела на картинках на обложках «Воскресенья», происходят теперь совершенно иначе: пушки и самолеты убивают солдат на большом расстоянии от линии фронта; одним словом, современная битва все больше походила на то, как домашняя хозяйка уничтожает мух при помощи опрыскивателя, не дотрагиваясь до них и не пачкая себе рук. В современной войне, сказал Микеле, не применяются больше атаки, штурмы, рукопашные битвы, личный героизм не нужен, побеждает тот, чьи самолеты летают дальше и быстрее и у кого больше пушек и пушки эти дальнобойнее.
— Война стала войной машин,— сказал он в заключение,— а солдаты не что иное, как хорошие механики.
Эта невидимая битва продолжалась где-то там день или два, но в одно прекрасное утро пушки как будто сделали прыжок и их залпы стали слышны так близко, что задрожали стены нашей каморки.
— Бум, бум, бум!
Казалось, что пушки стреляют прямо вот здесь, за поворотом горы. Я вскочила с кровати и устремилась наружу, думая, что теперь-то уж я увижу рукопашный бой, как я его себе представляла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119