Такой уж у меня характер — не люблю, чтобы меня трогали, и никогда не любила. Если бы мои родители не выдали меня тогда замуж, то я и до сегодняшнего дня оставалась бы такой, как меня мать на свет родила.
Однако наружность моя вводит в заблуждение. Я нравлюсь мужчинам, хоть роста я невысокого и с годами сильно раздалась в ширину, но лицо у меня гладкое, без единой морщины, глаза черные, зубы белые. В эти самые счастливые, как я уже сказала, годы моей жизни многие хотели на мне жениться, клялись в любви. Но они просто метили в хозяева моей лавки и квартиры. Может, они и сами не знали, что для них лавка и квартира важнее меня, и были со мной искренни, но я рассудила так: я бы променяла на лавку и квартиру любого мужчину, а они что — не такие, как я?.. Все мы сделаны из одного теста. Если бы еще это были богатые или хотя бы мало-мальски обеспеченные люди, а то ведь всякая шантрапа лезла — за версту видно, что они хотят просто пристроиться. Один неаполитанец, служивший в полиции, особенно увивался за мной; он льстил мне, говорил всякие хорошие слова, называл на неаполитанский лад «донна Чезира», но я ему сказала напрямик:
— А если бы у меня не было ни лавки, ни квартиры, ты бы мне говорил то же самое?
Этот по крайней мере был откровенный и ответил мне смеясь:
— Но ведь у тебя есть и лавка и квартира.
Правда, таким откровенным он стал после того, как
потерял всякую надежду жениться на мне.
Война все продолжалась, но меня это не трогало, когда по радио после песенок начинали передавать сводку, я говорила Розетте:
— Выключи-ка радио... Чтоб они сдохли, все эти сукины дети!.. Пусть себе грызутся, сколько им вздумается, я не хочу об этом слушать. Какое нам дело до их войны? Они начинают войну, не спрашивая простых людей, которые на эту войну должны идти, и мы, простые люди, имеем право не интересоваться их войной.
Но, с другой стороны, война была выгодна для меня: я спекулировала все больше, запрашивала за товар все более высокие цены и все меньше продавала в лавке товаров по твердым ценам. Когда начали бомбить Неаполь и другие города, люди приходили ко мне и говорили:
— Надо удирать, не то нас здесь всех убьют.
А я отвечала:
— В Рим они не прилетят, потому что в Риме живет папа... А кроме того, на кого же я оставлю лавку, если уеду?
Мои родители в письмах звали нас к себе, в деревню, но я отказалась поехать к ним. Мы с Розеттой частенько ездили по деревням, привозили оттуда в Рим полные чемоданы всяких продуктов: в деревне всего было завались, но правительство платило слишком мало, и крестьяне не хотели продавать по твердым ценам, а ждали нас, спекулянтов, и продавали нам по рыночным ценам. Мы набивали продуктами чемоданы, а что не влезало, прятали у себя под одеждой; как-то я вернулась в Рим, обмотав вокруг живота под юбкой несколько кило сосисок, так что была похожа на беременную. Розетта прятала яйца у себя на груди; когда она их вынимала оттуда, они были теплые-теплые, прямо как из-под курицы. Но поездки эти были опасные, и времени много уходило. Однажды недалеко от Фрозиноне наш поезд обстреляли из пулемета с воздуха, и он остановился прямо в поле. Я велела Розетте сойти с поезда и спрятаться во рву, а сама осталась в вагоне, потому что в чемоданах у меня было много всякого добра, а физиономии моих попутчиков не внушали мне доверия: много ли надо, чтобы украсть чемодан! Я легла на пол между лавками, укрылась с головой подушками, а Розетта вместе с другими пассажирами сошла с поезда и спряталась во рву. Обстреляв наш поезд, самолет сделал круг в небе, опять вернулся назад и пролетел над нами совсем низко. Я услышала страшный шум мотора и стук пулемета, как будто на поезд сыпался частый град. После этого самолет улетел, опять стало тихо, все вернулись в вагоны, и поезд пошел дальше. Мне даже показывали пули длиной с палец, некоторые говорили, что эти пули американские, другие — что немецкие. Но я сказала Розетте:
— Тебе для приданого нужны вещи и деньги. Ведь солдаты тоже рано или поздно возвращаются с войны. А на войне в них стреляют все время и стараются обязательно убить их... Ну что ж, вернемся и мы из наших поездок.
Розетта или ничего не говорила, или отвечала, что поедет всюду, куда я поеду. У нее был мягкий характер, совсем не такой, как у меня, клянусь богом: моя Розетта была настоящим ангелом, спустившимся с неба на землю.
Я постоянно твердила Розетте:
— Молись богу, чтобы война продлилась еще годика два... Тогда у тебя будет не только хорошее приданое, ты будешь богатой невестой.
Но она ничего не отвечала, только вздохнет, бывало; в конце концов мне все-таки удалось узнать, что у нее есть возлюбленный, что он на войне, и Розетта боится, как бы его не убили. Он был в Югославии, и она с ним переписывалась. Я навела справки и узнала, что он хороший парень, родом из Понтекорво, там у его родителей было немного земли; сам он учился на бухгалтера, но потом его призвали в армию, он думает закончить учебу после войны. Тогда я сказала Розетте:
— Самое главное, чтобы он вернулся с войны... Об остальном я сама позабочусь.
Розетта радостно бросилась мне на шею. В то время я могла сказать, что сама обо всем позабочусь: у меня была квартира, лавка, были деньги, что же касается войны, то всем известно, что все войны в один прекрасный день кончаются и все становится на свое место. Розетта показала мне последнее письмо своего жениха, из которого мне особенно запомнилось одно место: «Жить нам здесь очень тяжело. Эти славяне не хотят подчиняться, и нам все время приходится быть начеку». О Югославии я не знала ровным счетом ничего, но все-таки сказала Розетте:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119