Тогда мы опять взобрались на кровать и с большим трудом уснули. Но примерно через час я почувствовала, как что-то мягкое и тяжелое гуляет по моему лицу и груди. Я испугалась и закричала, Розетта опять проснулась, мы зажгли коптилку и увидели, что на этот раз это были не мыши, а котенок. Он сидел в ногах кровати— хорошенький, черный, с зелеными глазами, очень худой, но молодой и с блестящей шерстью, и пристально смотрел на нас, готовый выпрыгнуть в окошко, через которое к нам залез. Розетта ласково позвала его, она очень любила кошек и знала, как надо с ними обходиться; котенок сейчас же доверчиво подошел к ней и через несколько мгновений уже лежал с нами под простыней и мурлыкал. Этот котенок спал с нами все время, пока мы жили в Сант Еуфемии, звали его Джиджи. Он повадился ходить к нам каждую ночь после полуночи, забираться между мной и Розеттой под простыню и спать с нами до утра. Джиджи очень привязался к Розетте, но когда он спал между нами, мы не смели двигаться, потому что котенок сейчас же начинал ворчать в темноте, как бы говоря: «Что за безобразие! Не дают поспать».
В эту ночь я просыпалась много раз, не только из- за мышей и кота, и каждый раз с трудом могла сообразить, где мы находимся. Один раз, проснувшись, я услышала шум самолета, летевшего очень низко, звук мотора был такой строгий и вместе с тем нежный, как будто пропеллер крутился не в воздухе, а в воде, и мне показалось, что самолет разговаривает со мной и сообщает утешительные для меня вести. Потом мне объяснили, что эти самолеты называют аистами и что они делают разведку, а потому и летают так медленно. В конце концов я так привыкла к ним, что иногда не засыпала, пока не услышу знакомого шума, а когда самолет не прилетал, испытывала нечто вроде разочарования. Эти аисты были английскими самолетами, а я знала, что англичане когда-нибудь придут к нам, чтобы вернуть нам свободу и дать возможность возвратиться домой.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Так началась жизнь в Сант Еуфемии, как называлась эта местность. Поначалу мы думали, что проживем здесь не больше двух недель, на самом же деле нам пришлось остаться на целых девять месяцев. Утром мы старались вставать как можно позже, потому что нам было совершенно нечего делать; да к тому же мы были так измучены пережитыми в Риме лишениями и тревогой, что всю первую неделю спали по двенадцати-четырнадцати часов в сутки. Ложились мы очень рано, просыпались ночью, потом опять засыпали, просыпались на рассвете, опять погружались в сон, а когда становилось совсем светло, достаточно было повернуться лицом к стене и спиной к падавшему из окошечка свету, чтобы опять заснуть и проснуться незадолго до полудня. Я никогда в своей жизни не спала так много и таким хорошим, крепким сном, полным аромата, как хлеб домашней выпечки, без сновидений и без волнений; я чувствовала, что отдыхаю, что ко мне возвращаются силы, истощенные сборами в дорогу и днями, проведенными в доме у Кончетты. Этот крепкий и глубокий сон возрождал нас, так что через неделю мы обе преобразились: черные круги под глазами исчезли, и глаза больше не выглядели усталыми, щеки округлились, лица стали гладкими и свежими, мысли — ясными. Когда я спала, мне казалось, что земля, на которой я родилась и которую покинула уже так давно, вновь раскрыла передо мной свои объятия, вливая в меня силу, как это случается с растениями, вырванными из почвы и потом снова посаженными в землю,— они вновь обретают силы и начинают докрываться листьями и цветами. Да, именно так! Мы ведь даже не люди, а растения, или, вернее, больше растения, чем люди, и вся наша сила идет от земли, на которой мы родились, и когда мы покидаем эту землю, то становимся не людьми и не растениями, а просто мусором, который ветер разносит по свету.
Мы спали так много и с таким удовольствием, что все жизненные трудности стали казаться нам здесь, в горах, ничтожными и мы весело преодолевали их, почти не замечая; так у сытого и отдохнувшего мула, втащившего без передышки на гору тяжелый воз, остается еще достаточно сил для того, чтобы как ни в чем не бывало продолжать трусить по ровной дорожке. А между тем жизнь наша здесь была очень тяжелой, в чем мы скоро убедились. Трудности начинались с самого утра: вставать с кровати надо было очень осторожно, чтобы не измазать ноги, потому что пошли дожди и земляной гол превратился в грязное болото. Чтобы не пачкать ноги, я положила на него плоские камни. Потом надо бы натаскать воды из колодца, находившегося против нашего домишки; осенью это не представляло большой трудности, но мы жили в горах на высоте около тысячи метров, и зимой вода в колодце замерзала. Когда я вытаскивала ведро из колодца, руки у меня совершенно окоченевали, а вода была ледяной. Я страшная мерзлячка и ограничивалась тем, что по утрам мыла только лицо и руки; но Розетта была гораздо чувствительнее к грязи, чем к холоду, поэтому каждое утро она раздевалась донага и, стоя посреди комнаты, выливала себе на голову целое ведро ледяной воды. Моя Розетта была такой сильной и здоровой, что вода стекала с нее, как будто ее кожа была покрыта маслом, только несколько капель задерживалось у нее на груди, на плечах, на животе и на ягодицах. Окончив утренний туалет, мы выходили из нашей комнатушки и приступали к приготовлению пищи. Пока погода стояла хорошая и не наступила зима, мы справлялись довольно легко с готовкой, с наступлением же зимы начались и наши трудности. Мы должны были идти под дождем в заросли кустарника за ветками и камышом. Потом мы приносили все это в шалаш, и тут начиналось наше мучение с огнем. Зеленые и мокрые ветви не загорались, камыш дымил густым черным дымом, нам приходилось ложиться на землю и, прислонив щеку прямо к грязи, подолгу дуть, пока огонь не разгорался.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119