ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Его одиночество в Лондоне сейчас станет еще безысходнее, чем прежде.
По дороге домой он припомнил, как доктор Крылов, прощаясь, странно намекнул, что разрыв с Организацией небезопасен, лучше бы ему все-таки вернуться в состав Комитета. Комитет ничего не прощает. Ходят разные слухи. Они мстят. Среди русских эмигрантов в ту пору каждый испытывал беспокойство, когда в Комитете его угощали чашечкой кофе. Репнин знал того человека, который в Берлине, во время какого-то совещания был вызван к телефону. Вернувшись и отпив несколько глотков кофе, который только что перед этим заказал и который стоял еще теплый на столе, он рухнул.
Выйдя из клуба и не переставая думать о Сорокине, Репнин, потупившись, направился не домой, а в ближний парк. Словно в полузабытьи, он долго сидел на скамейке напротив памятника, воздвигнутого королевой Викторией в честь своего мужа, Альберта, который, задумавшись, подобно Лоренцо Великолепному, восседал на ренессансном постаменте. Уставший и расстроенный, Репнин хотел немного отдохнуть здесь в предвечерних сумерках и собраться с мыслями, прежде чем вернется в свою квартиру на восьмом этаже, где его ждет Надя. Ощущение безысходной тоски сменилось приливом какого-то невообразимого бешенства. Не сводя глаз с песчаной дорожки возле его окруженной зеленью скамейки, он мысленно, будто в зеркале, увидел лицо Сорокина и представил себе, что повалил его на землю и душит. Он ухватил его за горло и душил неторопливо, с усмешкой — и это, казалось, доставляло ему удовольствие.
Никогда в жизни, вплоть до этого момента, подобные мысли не приходили Репнину в голову.
Отрешенный, он сидел на скамейке, долго. Парк погрузился во тьму, но площадка перед памятником была освещена, хотя скамейки вокруг пустовали. Из противоположной аллеи до Репнина доносился аромат роз, смешанный, однако, с запахом дезинфекции из общественного сортира, скрытого от глаз кустарником.
Сортиров в Лондоне множество, повсюду. В них чисто. Двери открываются автоматически, когда в аппарат опускают пенни. Внутри, в комнатке при входе всегда сидит какая-нибудь пожилая англичанка, уборщица, и от скуки читает газеты. Она встречает и провожает посетителей.
Репнин вспомнил своего соотечественника, суде в городке Эксетер.
Совершенно, совершенно бессмысленно, думал он, жить в Лондоне, где живут этот капитан по фамилии Беляев и Сорокин. Все повторяется. Чего только не натерпелись и отец его, и мать. Русские люди несчастны. И никто не может объяснить, почему это так.
В полумраке Гайд-парка, словно мираж, возникает у него перед глазами родной дом напротив Аничкова дворца. Затем канал, куда он ходил на свидание со своей первой любовью. Дочерью полковника Коновалова, часто навещавшего его отца. Он представляет себе сейчас, как она сидит подле своей матери во время визита к ним, а он, с самым невинным выражением лица, чтобы никто не заметил, легонько дергает ее длинную косу.
Постепенно воспоминания переносят его с этой скамейки в петергофские парки, куда он как-то ездил вместе с ее семьей на некий праздник. Он видит, да, да — видит перед собой шестнадцатилетнюю девушку с сумкой, набитой книгами. Она не так красива, не так изящна, как Надя, но кажется ему и сейчас бесконечно милой и дорогой, и он устремляется за ней по какой-то воде, во мрак.
Зелень рощиц в Петергофе более, более сочная, тенистая, да и трава там другого оттенка, но аллея кажется ему точно такой, и он идет и идет вслед за девушкой, пока не останавливается, пораженный игрой фонтанов, протянувшихся вдоль канала и уходящих куда-то в море, в ночь. Запах роз и дезинфекции уже исчез, и пахнет свежестью от воды и фонтанов, бьющих перед ним. Он уже не дергает ее косу, а просто идет рядом, держа ее за руку. Она подросла, и они возвращаются с урока танцев. У нее огромные, миндалевидные глаза. Опираясь на его руку, она шепчет: Коля, милый.
И странно — ему кажется, что это голос Нади.
Они испуганно бегут назад, обратно к скамейке, на которой сидели, где она забыла свою ученическую сумку, когда они пошли, держась за руки. Сумка лежала на месте. Никто ее не тронул. Репнин при этом очнулся.
Он сидел на скамейке, в Лондоне, а чувствовал себя в Петергофе, тридцать семь лет тому назад. Невероятно. Бредит, чушь какая-то — он не может оторваться от того, чего больше нет и что, по сути дела, давно прошло.
Вообще в последнее время, стоило Репнину присесть где-нибудь в Лондоне на скамейку, в парке, даже в крохотном скверике — около какой-нибудь церквушки, или возле огромного собора святого Павла,— он невольно вспоминал Санкт-Петербург. Свое прошлое и эту Аню, дочь полковника Коновалова. В те часы, когда Лондон обедал и жевал, жевал, чавкая миллионами и миллионами жевательных орудий — присосавшимися искусственными челюстями,— Репнин выползал из своего подвала и подолгу сидел так, только чтобы не оставаться внизу. А Лондон проходил мимо него, как во сне, как будто весь этот город — сон. Очнувшись, наконец, и взглянув на часы, он бормотал по-русски одно и то же: все прошло как сон. Тоска, овладевавшая им всякий раз, когда он оставался один,— подобная тоске актера, в одиночестве ожидающего следующего акта,— терзала его главным образом оттого, что он не в силах был объяснить себе: почему никак не может приспособиться к Лондону, к этому огромному городу, где живет столько иностранцев, которые сумели найти свое место в нем.
К чему тянуть такую жизнь еще несколько лет? Нет смысла! Это было известно уже Сенеке! Это поняли и Барлов, и тот Шульгин, и Драгомиров, да и Сазонов тоже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241
По дороге домой он припомнил, как доктор Крылов, прощаясь, странно намекнул, что разрыв с Организацией небезопасен, лучше бы ему все-таки вернуться в состав Комитета. Комитет ничего не прощает. Ходят разные слухи. Они мстят. Среди русских эмигрантов в ту пору каждый испытывал беспокойство, когда в Комитете его угощали чашечкой кофе. Репнин знал того человека, который в Берлине, во время какого-то совещания был вызван к телефону. Вернувшись и отпив несколько глотков кофе, который только что перед этим заказал и который стоял еще теплый на столе, он рухнул.
Выйдя из клуба и не переставая думать о Сорокине, Репнин, потупившись, направился не домой, а в ближний парк. Словно в полузабытьи, он долго сидел на скамейке напротив памятника, воздвигнутого королевой Викторией в честь своего мужа, Альберта, который, задумавшись, подобно Лоренцо Великолепному, восседал на ренессансном постаменте. Уставший и расстроенный, Репнин хотел немного отдохнуть здесь в предвечерних сумерках и собраться с мыслями, прежде чем вернется в свою квартиру на восьмом этаже, где его ждет Надя. Ощущение безысходной тоски сменилось приливом какого-то невообразимого бешенства. Не сводя глаз с песчаной дорожки возле его окруженной зеленью скамейки, он мысленно, будто в зеркале, увидел лицо Сорокина и представил себе, что повалил его на землю и душит. Он ухватил его за горло и душил неторопливо, с усмешкой — и это, казалось, доставляло ему удовольствие.
Никогда в жизни, вплоть до этого момента, подобные мысли не приходили Репнину в голову.
Отрешенный, он сидел на скамейке, долго. Парк погрузился во тьму, но площадка перед памятником была освещена, хотя скамейки вокруг пустовали. Из противоположной аллеи до Репнина доносился аромат роз, смешанный, однако, с запахом дезинфекции из общественного сортира, скрытого от глаз кустарником.
Сортиров в Лондоне множество, повсюду. В них чисто. Двери открываются автоматически, когда в аппарат опускают пенни. Внутри, в комнатке при входе всегда сидит какая-нибудь пожилая англичанка, уборщица, и от скуки читает газеты. Она встречает и провожает посетителей.
Репнин вспомнил своего соотечественника, суде в городке Эксетер.
Совершенно, совершенно бессмысленно, думал он, жить в Лондоне, где живут этот капитан по фамилии Беляев и Сорокин. Все повторяется. Чего только не натерпелись и отец его, и мать. Русские люди несчастны. И никто не может объяснить, почему это так.
В полумраке Гайд-парка, словно мираж, возникает у него перед глазами родной дом напротив Аничкова дворца. Затем канал, куда он ходил на свидание со своей первой любовью. Дочерью полковника Коновалова, часто навещавшего его отца. Он представляет себе сейчас, как она сидит подле своей матери во время визита к ним, а он, с самым невинным выражением лица, чтобы никто не заметил, легонько дергает ее длинную косу.
Постепенно воспоминания переносят его с этой скамейки в петергофские парки, куда он как-то ездил вместе с ее семьей на некий праздник. Он видит, да, да — видит перед собой шестнадцатилетнюю девушку с сумкой, набитой книгами. Она не так красива, не так изящна, как Надя, но кажется ему и сейчас бесконечно милой и дорогой, и он устремляется за ней по какой-то воде, во мрак.
Зелень рощиц в Петергофе более, более сочная, тенистая, да и трава там другого оттенка, но аллея кажется ему точно такой, и он идет и идет вслед за девушкой, пока не останавливается, пораженный игрой фонтанов, протянувшихся вдоль канала и уходящих куда-то в море, в ночь. Запах роз и дезинфекции уже исчез, и пахнет свежестью от воды и фонтанов, бьющих перед ним. Он уже не дергает ее косу, а просто идет рядом, держа ее за руку. Она подросла, и они возвращаются с урока танцев. У нее огромные, миндалевидные глаза. Опираясь на его руку, она шепчет: Коля, милый.
И странно — ему кажется, что это голос Нади.
Они испуганно бегут назад, обратно к скамейке, на которой сидели, где она забыла свою ученическую сумку, когда они пошли, держась за руки. Сумка лежала на месте. Никто ее не тронул. Репнин при этом очнулся.
Он сидел на скамейке, в Лондоне, а чувствовал себя в Петергофе, тридцать семь лет тому назад. Невероятно. Бредит, чушь какая-то — он не может оторваться от того, чего больше нет и что, по сути дела, давно прошло.
Вообще в последнее время, стоило Репнину присесть где-нибудь в Лондоне на скамейку, в парке, даже в крохотном скверике — около какой-нибудь церквушки, или возле огромного собора святого Павла,— он невольно вспоминал Санкт-Петербург. Свое прошлое и эту Аню, дочь полковника Коновалова. В те часы, когда Лондон обедал и жевал, жевал, чавкая миллионами и миллионами жевательных орудий — присосавшимися искусственными челюстями,— Репнин выползал из своего подвала и подолгу сидел так, только чтобы не оставаться внизу. А Лондон проходил мимо него, как во сне, как будто весь этот город — сон. Очнувшись, наконец, и взглянув на часы, он бормотал по-русски одно и то же: все прошло как сон. Тоска, овладевавшая им всякий раз, когда он оставался один,— подобная тоске актера, в одиночестве ожидающего следующего акта,— терзала его главным образом оттого, что он не в силах был объяснить себе: почему никак не может приспособиться к Лондону, к этому огромному городу, где живет столько иностранцев, которые сумели найти свое место в нем.
К чему тянуть такую жизнь еще несколько лет? Нет смысла! Это было известно уже Сенеке! Это поняли и Барлов, и тот Шульгин, и Драгомиров, да и Сазонов тоже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241