Отец погиб ужасной смертью
- его лицо было превращено камнями в месиво.
Позже старая Вероника рассказала мне и о матери, заставив меня
поклясться Афиной и Сетом, а также Молохом, который проглотит меня, нарушь
я клятву, что буду об этом молчать. Вероника поведала, что моя мать
принадлежит к персидскому роду, в котором когда-то давно пять дочерей были
жрицами, от рождения считавшимися женами злого персидского божества.
Объятия смертных им возбранялись, они должны были проводить ночи наедине с
каменным изваянием божества, которое находилось в далеком храме на полпути
к краю света. В тот день матери дома не было, и старая Вероника повела
меня вниз, в подвальчик, располагавшийся прямо под спальней матери, где
показала три шероховатых серых камня, которые торчали между кирпичами, и
сказала, что они из того самого храма. Старой Беренике явно нравилось меня
пугать, хотя сама она смертельно боялась моей матери.
Я, конечно, сразу же отправилась к Анре и все ему рассказала...
Змеившаяся по гребню тропа пошла круто вверх. Кони двинулись шагом:
первым ехал Фафхрд, за ним - Ахура, следом - Мышелов. Морщины на лице
Фафхрда разгладились, однако он оставался все время настороже, а Мышелов
же выглядел просто умным мальчиком.
Ахура между тем продолжала:
- Мне трудно объяснить свои отношения с Лирой - мы были столь близки,
что даже само слово "отношения" звучит грубовато. Гуляя в саду, мы любили
играть в одну игру: он закрывал глаза и пытался угадать, на что я смотрю.
В других играх мы, бывало, менялись ролями, но в этой - никогда.
Он изобретал все новые и новые разновидности этой игры и не хотел
играть ни во что другое. Порой я забиралась по стволу оливы на черепичную
крышу - Анра не умел лазить по деревьям - и часами смотрела вокруг. Потом
я спускалась и рассказывала ему, что мне удалось увидеть: красильщиков,
расстилающих мокрое зеленое полотно на солнце, чтобы его лучи окрасили
ткань в пурпур; шествие жрецов вокруг храма Мелькарта; галеру из Пергама,
на которой поднимали парус; греческого чиновника, нетерпеливо объясняющего
что-то своему писцу-египтянину; двух дам с руками, окрашенными хной,
которые посмеивались над какими-то матросами в юбочках; одинокого
таинственного иудея, а брат говорил мне, что это за люди, о чем они думают
и что собираются делать. Он обладал довольно своеобразным воображением:
когда позже я стала выходить на улицу, как правило, выяснялось, что он
прав. Кажется, в то время я думала, что он как бы разглядывал картинки,
запечатлевшиеся у меня в мозгу, и видел в них больше, чем я. Мне это
нравилось. Ощущение было очень приятным.
Конечно, наша удивительная близость объяснялась еще и тем, что мать,
особенно после того, как изменила свой образ жизни, не позволяла нам
выходить на улицу и общаться с другими детьми. У этой строгости была и
другая причина. Анра был очень болезненным мальчиком. Однажды он сломал
себе руку в кисти, и она очень долго не заживала. Мать позвала раба,
разбиравшегося в таких вещах, и тот сказал, что, по его мнению, кости у
Анры становятся слишком хрупкими. Он рассказал о детях, чьи мышцы и
сухожилия постепенно превратились в камень, и бедняги стали живыми
статуями. Мать ударила его по лицу и выгнала из дому, а в результате
лишилась верного друга, потому что тот раб для нее кое-что значил.
Но даже если бы Анре и разрешили выходить на улицу, он все равно не
смог бы. Однажды, уже после того, как меня стали выпускать, я уговорила
его пойти со мной. Он не хотел, но я стала смеяться над ним, а насмешек он
не выносил. Едва мы перелезли через садовую стену, он упал в обморок, и я,
сколько ни старалась, не могла привести его в чувство. В конце концов я
перелезла назад, открыла изнутри калитку и втащила его в сад, но старая
Вероника заметила меня, и мне пришлось рассказать ей, что произошло. Она
помогла мне втащить его в дом, а потом жестоко высекла - она знала, что я
никогда не осмелюсь рассказать матери, что брала брата с собой на улицу.
Пока она отхаживала меня кнутом, Анра пришел в себя, но потом болел целую
неделю. С тех пор я до сегодняшнего дня больше над ним не смеялась.
Сидя в доме затворником, Анра почти все свое время посвящал учению.
Пока я глазела, сидя на крыше, или вытягивала всякие истории из старой
Береники и других рабов, а позднее выходила в город и собирала для него
всякие городские сплетни, он сидел в отцовской библиотеке и читал либо
изучал все новые языки по всяким грамматикам и переводам. Мать научила нас
обоих читать по-гречески, а я навострилась от рабов болтать по-арамейски и
чуть-чуть на других языках и научила его. Но читал Анра гораздо больше
меня. Он полюбил буквы так же страстно, как я полюбила город. Для него все
они были живыми существами. Я помню, как он показывал мне египетские
иероглифы и говорил, что это - звери и насекомые. А потом показывал
иератические и демотические письмена [иератическое письмо - разновидность
древнеегипетского письма (скоропись), возникшая из иероглифов;
демотическое письмо - упрощенная форма предыдущего] и объяснял, что это -
те же самые насекомые и звери, только замаскированные. Но самым
занимательным, по его словам, был древнееврейский язык, потому что там в
каждой букве есть своя магия. Это было еще до того, как он выучил
древнеперсидский. Иногда проходили годы, прежде чем нам удавалось узнать,
как произносятся слова на выученном нами языке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71