Сюзи еще раскачивалась на голубых качелях своего восторга и их не слушала. Черный цветок монастыря среди ослепительной белизны снега все еще словно бы смотрел на нее и тут, где площадь разогрета людским дыханием.
Да, Варужану спорить не хотелось, однако Сэм смотрел на него немигающим взглядом, как рысь, готовая к прыжку, и Варужан не выдержал, добавил:
— Да, Сэм, там будет театр. Но я тебе должен сказать, что твой этот самый парламент тоже был театром, только чересчур жалким — в нем успешно был доигран последний акт нашей трагедии.
— Как ты можешь издеваться над нашей историей?!
— Историей? Все ее отрезки, Сэм, принадлежат нам, как бы ни были они печальны или смешны, плачевны или бессмысленны... Сейчас разговор идет лишь о том, что снесли здание.
— И в том, что снесли это здание, ты не находишь ничего дурного?
— Нахожу, Сэм, нахожу. Его не стоило сносить именно потому, что это наша история. Однако есть вещи похуже: ты в упор не видишь другого здания, того, что перед тобой. Вот этого! А когда то сносили, моего мнения никто не спросил.
— Кое в чем вы, здешние, очень уж друг с другом едины.
— Так это же хорошо, даже просто замечательно, мой дорогой американский брат Сенекерим.
ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ
Сирарпи не находила себе места — неделя осталась до юбилея бабушки Нунэ, а все по-прежнему неопределенно. Билет Бейрут — Ереван был заказан, однако вот уже две недели аэропорт не принимал и не провожал самолетов. А ей непременно, ну непременно нужно лететь. Она знала, что это будет за торжество, но дело в другом — соскучилась по Еревану, по родне, по товарищам, по ереванским вечерним ветрам, по молодым бородатым исусикам в кафе, по божественной тишине Эчмиадзииа, по бетонной чаше стадиона «Раздан», наполненной шумом голосов семидесяти тысяч армян... Однако бейрутский аэропорт был пуст, как покинутый пчелами улей. Но завтра же могло все перемениться: аэропорт заполнится гулом, самолетами, пассажирами. Жизнь Ливана последних лет вообще сделалась загадкой: люди привыкли жить в страданиях, страх и тревога стали их постоянными спутниками. Сколько раз Сирарпи видела: где вчера упала бомба, погибли люди, текла кровь, сегодня кафе, сидят посетители, пьют чай или водку, ведут спокойную беседу. Возле воронки, образовавшейся от разорвавшейся вчера бомбы, метрах в трех от руин старого здания
уже возводят новое. Потрясающий город Бейрут. Армянские школы, училища вчера еще были заперты, а сегодня полны ребятни, учителей. Армянские клубы, накануне еще стоявшие под замком и ожидавшие обстрела, нынче опять гудят от споров, вестей, новых программ осво-. вождения Западной Армении. Среди налетов, обстрелов, тревоги редакция журнала «Ширак» умудрилась справить двадцатипятилетний юбилей своего издания. Сирарпи, к сожалению, была в Дамаске и потому не смогла участвовать в торжестве, но, рассказывают, все было шикарно, на торжество прилетел даже один писатель из Армении. Армянские газеты — после двух-трехдневных пауз — снова выходят, армянские партии в перерывах между взрывами продолжают друг друга поносить за ошибки, допущенные в пятнадцатом — двадцатом годах.
— Может быть, передумаешь, моя девочка,— грустно сказал Баг-дасар Мугнецян.— В Ереване поймут.
В Ереване поймут... Конечно, поймут, папа, они, наверно, меньше всего ждут гостью из Бейрута, но ведь армянский писатель-то прилетел! Из мирной, надежной страны прилетел в этот ад! А она... она всего' лишь пытается поехать в мирную, надежную страну.
— Поеду в Дамаск, оттуда в Москву, а из Москвы в Ереван уже не сложно.
— А как ты доберешься до Дамаска?
— Ну, в крайнем случае до Халеба. Оттуда в Москву. А из Москвы в Ереван сто самолетов в день.
— В Халебе доктор Дальян может быть тебе очень полезен. Это мой старый друг, обратись к нему.
Поехать в Сирию тоже не так-то просто — на каждом шагу солдаты: магометане, палестинцы, христиане, государственная армия, частная. Повсюду мешки с песком, танки, проверки, подозрительность, опасность. Дороги то и дело обстреливаются. Если, конечно, их еще можно назвать дорогами...
— Попытаюсь, папа. Меня Рач отвезет, я с ним говорила.
Рач — ее двоюродный брат. .Его бы воля, он погнал бы машину прямиком в Ереван. «Только прикажи, сестренка, поедем»,— сказал он ей.
Служащий аэропорта, араб, был печально-любезен:
— Что я могу вам сказать, ханум? Может быть, завтра будут летать самолеты, а может быть, все это затянется на год. Будь проклято наше небо...
— Я еду в Сирию,— решительно сказала Сирарпи отцу.
— Рач — храбрый, как фидаи,— не столько дочку, сколько себя подбодрил Багдасар Мугнецян.-— Сестра моя так обрадуется...
Сирарпи проводили рано утром всем семейством. Мать тайком от дочки все время вытирала глаза, отец хмуро перебирал четки, сестры, племянники не слишком удачно пытались выглядеть спокойными. Провожали, как на фронт. Ребятишки, правда, носились, шумели, но и в их голосах было что-то тревожное: дети Бейрута! Городское небо было еще чистым, потому что и убийцы по ночам спят. Скоро проснутся, выпьют кофе, и... начнется... Нужно выехать за пределы Ливана, пока не началось.
Рач молчал, держался уверенно, только то и дело ощупывал полу пиджака — военная дорога, надо быть готовым ко всему. При этом дерзко смотрел на собравшихся и подмигивал Сирарпи — мол, не трусь, сестренка, с тобой армия.
— В Армении сестру мою горячо за меня поцелуешь,— в минуту прощания дрогнул голос у Багдасара Мугнецяна. Старое сердце подсказывало ему, что он больше никогда не увидит ни Армении, ни сестры.— Скажи, чтоб за Сирака не очень меня ругали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179