На широком лице Артуро расплылась улыбка.
«Здесь обычно только местные собираются,— сказал старик.— Многие приходят только ради Артуро, хотя тот поет исключительно на армянском. В том числе наши национальные патриотические песни поет. Вы увидите, как ему все подпевают, хотя совсем не понимают слов».
Артуро все еще сидел в той же позе на краю сцены, слегка покачивая огромными ногами, и напоминал ребенка-великана на качелях. Было что-то очень трогательное во всем его облике. Один из музыкантов, гитарист, нагнулся, хотел дать Артуро микрофон, но тот широкой ладонью оттолкнул микрофон, снял темные очки и стал белоснежным платком тереть незрячие глаза. Варужан не мог на это смотреть. Лицо у Артуро было почти детское. Встретишь на улице, подумаешь — юный тяжеловес или борец.
Несмотря на измененный ритм, Варужан тут же узнал песню про Ереван, которую исполнял оркестр, вернее, увертюру к ней — певец вот-вот должен был вступить. Но Артуро сделал легкий жест, и музыка мягко возвратилась к началу.
«В Ереван податься...»
Варужан с изумление обнаружил, что песню вполголоса, для себя, напевает Погос Тучян.
«Вы и следующую строку знаете, господин Тучян?»
Тот, очнувшись, поднял голову. Варужан напомнил:
«Навсегда остаться...» Это в песне так поется, господин Тучян, если вы не забыли...»
...Потом, сойдя со сцены, к ним подошел Артуро, сел за их стол. «Смотрел» он все время на Варужана, его лицо было сплошной улыбкой, только глаза — черные застекленные окна. Как он дивно пел! Не пел, а умирал в каждой песне.
«Этой осенью Артуро собирается в Ереван»,— сказал Погос Тучян.
«Будешь моим гостем, Артуро».
Артуро широко улыбнулся:
«Если прозрею, приеду. И если не прозрею; все равно приеду».
«Ты одну песню на восточноармянском спел, я ее раньше не слышал».
«Я столько их спел... Которая?»
Варужан попытался напеть мелодию, не получилось. Помнилась лишь трока: «Боль твоя, Родина,—из огня сорочка».
«Наверно, сочинил кто-нибудь приехавший из Армении. Есть такие: оставят, приедут, а потом издали тоскуют. Одного, художника, вчера встретил. Я его еще по Еревану знаю. Сходили в ваше кабаре. Из местных армян никто с нами туда не пошел».
«Знаю, о ком вы говорите,— вмешался старик.— Мы не любим тех, кто бросает Родину.- И вдруг виновато взглянул на Тучяна: — У тебя были особые обстоятельства, господин Тучян».
«Пошли мы, значит, в кабаре, там был фотограф, я предложил сняться. Не стоит, испугался мой земляк, такую цену заломит. А я, честно говоря, ради него сфотографироваться хотел».
«Жаль, здесь нет фотографа,— попытался улыбнуться Погос Тучян.- Уверен, что вы не стали бы фотографироваться». «Напрасно вы так уверены».
«...Нет, это не новая песня,— сказал Артуро.— Ее мой дед пел. Вернее, от той только первая строчка мне в память запала: «Боль твоя, Родина,— из огня сорочка»... А дальше не знаю. Остальное, уж прошу прощения, я сам сочинил. Могу сказать, что мелодию тоже».
«Ты не спел бы еще раз, Артуро?»
Артуро повернулся, посмотрел на сцену, где уже пел другой певец, потом огляделся вокруг — удобно ли? «Хотя бы вполголоса...»
Боль твоя, Родина,— из огня сорочка.
Как надену — жжет, а сниму — умру...
Поначалу Артуро безуспешно пытался приглушить свой мощный голос, потом «посмотрел» на сцену, сделал знак рукой. Певец улыбнулся, а музыканты плавно перестроились на мелодию Артуро. Варужан быстро-быстро записывал за ним слова на бумажной салфетке.
...Хоть и вдалеке от тебя живу,
И любовь твоя — из огня сорочка. Видишь, умираю, видишь, как горю...
Артуро замолчал, со всех сторон раздались аплодисменты.: В глазах старика показались слезы, молодые люди сдержанно пили вино. Погос Тучян уставился печальным взглядом на Варужана.
«А ты поэт, Артуро...»
Артуро мягко улыбнулся, опустил голову,
«...Но, Артуро, может быть, эта так называемая Родина не стоит того, чтобы из-за нее горели, умирали? Разве не удобнее жить без этой самой огненной сорочки?»
Артуро вдруг снял очки, со злостью протер глаза белоснежным платком. Взор его матовых глаз стал блуждать, блуждать по лицам,
пока наконец не «отыскал» Варужана. Если бы Артуро был зрячим, Варужан не выдержал бы этого металлического взгляда.
«Я бы вам тоже мог сказать, господин, не очень сладкие слова. Хотя вы и с Родины, даже вам я не позволю...»
Варужан в растерянности отступил было, но вид Тучяна раздражал его, и он несколько поникшим голосом продолжал:
«Ведь есть такие, которые сбросили эту сорочку и убеждены, что так они больше любят Родину...»
Погос Тучян хмуро заерзал на стуле.
Старик взмолился:
«Прошу, не говорите так, господин, нет таких армян на свете, не должно быть...»
Матовые глаза Артуро представлялись Варужану парой судей.; Варужан отступил, показавшись сам себе нудным и злым.
«Прости, Артуро, я сказал глупость...»
«Каждый огонь горит по-своему, земляк. Есть люди, которые не горят, а тлеют, и Родина даже это чувствует, должна чувствовать... А за этим столом вы для нас Родина».
Старик улыбнулся сквозь слезы, с примирением и любовью посмотрел на Варужана, кивнул. Один из молодых людей хотел что-то сказать, но не успел — Артуро подхватил ветер воспоминаний и понес, понес...
«Бабушка моя чудно пела... Она поет, а дедушка курит и плачет... А отец пьет и смотрит, смотрит на стену...»
«Ты поэт, Артуро...»
«Поэт?»
Варужан попытался спеть ту песню. Слова пел верно, мелодию перевирал:
Боль твоя, Родина,— из огня сорочка. Как надену — жжет, а сниму — умру.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179