один в кабинете, второй в спальне. Улыбнулся.
Кресло стояло у окна. В окно был виден кусок неба и вершина горы. Такой чистой синевы давно Варужан над своей головой не видел. «Давай-ка,— сказал он себе,— пощелкаем на счетах, как хемингуэевский Джордан из «Островов в океане»,— жену ты вроде бы потерял, любви не нашел, чтоб потерять, от славы, если это можно назвать славой, утомился... Что же осталось? Джордан говорит: остается моральный долг, который ты должен выполнить...»
Моральный долг... Джордан отправился на фронт, сражался, погиб. А ты?.. «Что ты хочешь? Чем ты недоволен? — не раз задавала ему Мари эти вопросы.— Книги твои печатают, журнал твой нарасхват,
каждый день получаешь от двадцатилетних девчонок любовные письма. У тебя дом, семья. Чего тебе еще надо?..»
Варужан слово в слово припомнил их последний разговор, словно нажал на кнопку невидимого магнитофона и включил запись.
...Он пришел домой днем, зная, что Мари в это время на работе ..наспех набил чемодан рубашками, обувью, книгами, рукописями, бумагой, прихватил зубную щетку, бритвенный прибор. Но все делал в какой-то полуотключке. Закрыл чемодан и тут же забыл, что взял, чего не брал. Когда прибудет на место и откроет чемодан, непременно окажется, что забыл самое важное.
Лег на диван. Тяжелый был день. Может, удастся подремать? По-езд в семь вечера, два часа еще есть. Но мысли, сомнения не давали ему покоя. Как расценивать собственный шаг? Побег? Но от кого и куда?.. («Я недоволен своим недовольством».) Нет, он вроде бы даже доволен, он себе даже нравится: гляньте-ка, как я могу!.. Хочешь книгу писать — так езжай, пиши, зачем театр устраиваешь?.. Книгу? Опять на ходу, В спешке, скользя по поверхности событий, не углубляясь в психологию, а лишь улавливая дух времени?
...Перед глазами Варужана поплыли его рассказы, повести. Сколько собственных строк тебе нравится? — спросил он себя жестко. А ты ведь можешь писать лучше... Может ли?.. Рассказы, повести вдруг обрели человеческие лица, зашевелились у стены. Он смотрит — они, обиженные, стоят несчастными сиротинками: неужели ты от нас отказываешься? И тут внутренний голос его утешил: не терзай себя, кому нужно это литературное харакири? Написал как смог и что смог. Люди читают, волнуются, задумываются, пишут тебе письма,— значит... Открылась входная дверь. Это Мари, больше некому быть. Он представил жену в прихожей. Вот она закрывает дверь, вот накидывает цепочку. Она, конечно, почувствует, что он дома. Только б не сразу заходила. Мари, видимо, зашла в свою комнату и тут же подошла к зеркалу. Сейчас она переоденется в домашний халат, причешется... В добрые старые времена их отношений она сразу окликала его вопросом: «Есть сейчас будешь или немного погодя?..» Нет, не окликнула. Из ее комнаты доносились скрипы, стуки,— видимо, она что-то убирала в платяной шкаф. Потом все стихло. В добрые старые времена их отношений он бы ее окликнул: «Мари, ты что, себя плохо чувствуешь?..»
А сейчас не окликнул.
Фу-ты, забыл плащ прихватить. Хоть сейчас и август, но там, куда он едет, лето обычно дождливое... И куда Мари подевала плащ? Дверь комнаты жены открылась и закрылась. И тут же открылась дверь его комнаты. На пороге стояла Мари — в легком летнем халатике, не до конца застегнутом. Эта небрежность его покоробила — могла бы и застегнуться. Неужели отчуждение может произойти так сразу? Мари взглянула на него, на пепельницу, полную окурков, на чемодан, стоявший посреди комнаты:
— Уезжаешь?.. Куда?.. Он приподнялся, сел:
— Вот тебе деньги, Мари.— Положил на стол двести рублей.— Думаю, на месяц хватит. Потом наладим все, как ты хотела. Будешь получать, сколько положено. Ты не забыла, что это твое желание?
Мари и не взглянула на деньги:
— Куда ты едешь?
— Или в Артик, или в Мегри, или в Кировакан, или в Чаренцаван. Не все ли равно?
— А что ты потерял в Артике или в Чаренцаване?
— Я в Ереване потерял.
— В Ереване потерял, в Артике найти хочешь?
— Не найду — вернусь.
— Вернешься? — Мари напряглась, жилы на шее вздулись, посинели, голос задрожал: — Вернешься, говоришь? То есть я аэродром, а ты самолет! Налетаешься — и встречай тебя с распростертыми объятиями, с букетами!
— Скажешь: нет погоды, не примешь. Возвратиться еще не означает возвратиться к тебе.
— А к кому же еще? — вырвалось у нее с простодушным удивлением.
— К с,ебе. Я себя потерял.
— Это слова из твоего ненаписанного романа или у Маркеса вычитал?
— Все, что я написал, для тебя ненаписанное.
Нелепый, бесполезный, тысячу раз уже повторенный разговор, снежный ком взаимных обвинений, бессмысленный словесный поток.
— Ты не устала, Мари?..
Она вдруг съежилась, замолкла, принялась нервно застегивать халат. Отчего она сразу сломилась?
— Что я тебе сделала дурного, Варужан?..
Вот этого-то он и боялся. Когда жена сникала, он делался беспомощным, всякая истина начинала вызывать сомнение, а твердое решение становилось отнюдь не твердым. Будь мужчиной, не раскисай, приказал он себе и тут увидел, что Мари тянется к сигарете, потом спички ищет. Пальцы ее дрожали. Достал из кармана зажигалку.
— Успокойся, Мари, все будет хорошо.
Жена поперхнулась сигаретным дымом, закашлялась.
— Ты несправедливый, Варужан.— И замолчала, задумалась.— Однажды ты сам это поймешь.— Нащупала нить своей мысли.— Вспомни, что у нас было, когда мы поженились. Получили жалкую квартирку у черта на рогах, на краю города. Первыми нашими соседями там были бездомные собаки. А помнишь наши первые стулья, стол... Стол на балконе, сходи-ка прочти, что тот человек написал...
— Я наизусть помню.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179