Вышел из машины, походил несколько минут на снегу.
— Вы что, себя плохо чувствуете? — спросил водитель. Варужан не ответил и вообще за всю дорогу не произнес больше ни. слова. «Вместо меня он сам обиделся»,— мысленно пробурчал водитель.
Итак, Варужан Ширакян, срок твоей ссылки закончился. Но ты не возвращаешься. Куда возвращаться? В себя? Не помнишь, кто тебе сказал: ты не свободен даже в момент бурной любви, душа твоя — бутылка, из которой не выпущен джинн? Вытащи пробку, Варужан... Тебе хотелось иметь собственный Хорвира? Ты его получил. Теперь пора из Хорвира вылезать на свет божий. Вылезешь, потому что... потому что наверху — пустые стулья бабушкиного юбилея.
Сейчас отправишься домой — Мари знает, что ты приедешь, и ждет тебя. Сядете за стол, давно рядышком не сидели, ты будешь больше молчать, Мари говорить, и со стороны покажется, что за ужином сидят супруги, живущие мирно и дружно. Потом ты скажешь, что устал, откинешься в кресле, да так и задремлешь, а тетрадь Егинэ забудешь на письменном столе. Ты будешь спать, а Мари будет выходить, заходить и вдруг заметит тетрадь, прочтет, расплачется, а когда ты проснешься, чтобы перейти из кресла на кровать, не вытерпит, скажет: «У тебя новая любовь? И ты, конечно, на сто процентов уверен, что эта захолустная мадам Бовари десять лет непрерывно любила тебя и ждала? Это мышеловка, дорогой, обычная женская мышеловка для таких самовлюбленных мышей, как ты. Извини, но я свой пол лучше знаю».
Выпад жены ты выслушаешь спокойно, ни один мускул не дрогнет на твоем лице, потом достанешь из кармана и протянешь Мари прощальное письмо Егинэ. И его прочтет Мари и усмехнется: «Я же говорю, ловушка. Не сегодня-завтра у нее будет, ребенок, которого она родит неизвестно от кого, а твой адрес ей прекрасно известен». И эти слова выслушаешь ты с олимпийским спокойствием, потом потушишь свет, повернешься на бок и скажешь — иди, мне надо выспаться, завтра много дел. Утром встанешь в обычное время, осто-
рожно, бесшумно, чтобы не разбудить Мари, пойдешь к ванной, а в прихожей наткнешься на Мари, и глаза у нее будут красные, воспаленные. Ты поймешь, что она провела бессонную ночь. Она же мягко скажет: «Прости за вчерашнее, я была несправедлива, просто очень хотела удержать тебя. Ты свободен и поступай как знаешь...» Ты, ласково улыбнувшись ей, произнесешь: «Я, наверно, немножко задержусь, Мари. Сама понимаешь, первый день, а там скопилась уйма дел...» На работу отправишься пешком и соскучившимися глазами будешь смотреть на ереванские улицы, на людей, на дома, на машины. И нарочно удлинишь себе дорогу, сворачивая на случайные улицы — кого ты там будешь искать?
Ты знаешь, что на одной из сотен городских улиц, в маленькой теплой квартире одного из домов, в этот миг причесывается перед зеркалом только что поднявшаяся с постели удивительная женщина, которая внесла смятение в твою жизнь и твою душу. Сколько лет придется кружить тебе по Еревану, чтобы в один прекрасный день вновь ее случайно встретить? Нет, Варужан, не встретишь ты ее, не будешь ты ее искать. Только спустя годы в трудные минуты жизни ты вдруг непонятно для окружающих улыбнешься, потому что вспомнишь ту, которая любит тебя и живет в той же толчее миллионного города, что и ты. Улыбнешься, но тут же темная тень скользнет по лицу — ведь единственную женщину, которая тебя любит, увидеть ты как раз и не можешь. Люди не поймут и твоей внезапной печали, да и не будут стараться понять. Чужая печаль людей не волнует (в отличие от чужой радости). Печаль люди великодушно оставят тебе, а уж радостью, будь любезен, поделись.
Но это все после. А завтра утром ты дойдешь в конце концов до редакции, с шумом и приветственными криками соберутся сотрудники, твой зам захочет открыть шампанское, ты против этого возразишь, просто посидите в твоем кабинете, посмеетесь, тебе расскажут новые анекдоты, спросят тебя — кончил ли ты роман или хотя бы начал?.. Ты будешь больше слушать, чем говорить, и смотреть с редкой нежностью на своих сотрудников, даже на зама, который вообще-то тебе не по душе. А потом скажешь: расходитесь, буду читать материалы нового номера. А секретаршу предупредишь: если будут спрашивать, я еще не вернулся. Потом, спустя несколько месяцев, вновь отпустишь бороду, и вновь появятся одобряющие и возражающие. А новый роман так все и не будет писаться. Поймешь, что так легко, как раньше, не напишешь уже ничего. Слова превратятся в чугунные гири, и ты будешь с великой натугой, кряхтя, подымать каждое слово... Будут моменты, когда сердце заполнит пустота безнадежности и крылья твои обмякнут. Но ты все равно очнешься, как отходят от опьянения рано поутру и, взглянув в окно, заново открывают мир, который, казалось, знали. Поймешь, что в тебе просто-напросто рассеивается туман иллюзий, и вещи, весь белый свет — все теперь видно в естественном свете, хотя, возможно, многое сделается более грубым, отталкивающим, материальным. Поймешь, что видимый тебе кусочек истины еще не вся истина. Истина — не морская вода, чтобы по капле судить обо всем море. Нужно выпить все море истины.
Так пей же.У человека не всегда достает сил даже в зеркало на себя взглянуть, а ведь зеркало возвращает человеку лишь маску. Следует же нырнуть в глубь души — да не нырнуть, а нырять ежедневно. Тебе мало-помалу станет ясна разница между зубной болью и душевными страданиями: больной зуб выдернут, вскрикнешь в последний раз, и на тебя снизойдет блаженное оцепенение, великая безмятежность. А душевная боль навеки останется в тебе. Она — та самая огненная сорочка.
Рождение — жизнь — смерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179