А весною баню начали во множестве посещать пауки и мокрицы, - мать и
дочь до судорог боялись их, и я часами должен был убивать насекомых ре-
зиновой галошей. Маленькие окна густо заросли кустами бузины и одичавшей
малины, в комнате всегда было сумрачно, а пьяный капризный поп не позво-
лял мне выкорчевать или хотя бы подрезать кусты.
Разумеется, можно бы найти более удобное жилище, но мы задолжали по-
пу, и я очень нравился ему, - он не выпускал нас.
- Привыкнете! - говорил он. - А то, заплатите должишки и поезжайте
хоша бы к англичанам.
Он не любил англичан, утверждая:
- Это нация ленивая, она ничего не выдумала, кроме пасьянсов, и не
умеет воевать.
Был он человечище огромный, с круглым красным лицом и широкой рыжей
бородой, пьянствовал так, что уже не мог служить в церкви, и - до слез
страдал от любви к маленькой остроносой и черной швейке, похожей на гал-
ку.
Рассказывая мне о коварствах ее, он смахивал ладонью слезы с бороды и
говорил:
- Понимаю, - негодяйка она, но напоминает мне великомученицу Фемиаму,
и за то - люблю!
Я внимательно просмотрел святцы, - святой такого имени не было в них.
Возмущаясь моим неверием, он сотрясал душу мою такими доводами в
пользу веры:
- Вы, сынок, взгляните на это практически: неверов - десятки, верую-
щих же - миллионы. А - почему? Потому, что как рыба сия не может сущест-
вовать без воды, так ровно и душа не живет вне церкви. Доказательно? По-
сему - выпьем!
- Я не пью, у меня ревматизм.
Вонзив вилку в кусок селедки, он угрожающе поднимал ее вверх и гово-
рил:
- И это - от неверия.
Мне было мучительно, до бессонницы стыдно пред женщиной за эту баню,
за частую невозможность купить мяса на обед, игрушку девочке, за всю эту
проклятую, ироническую нищету. Нищета - порок, который меня лично не
смущал и не терзал, но для маленькой изящной институтки и, особенно, для
дочери ее - эта жизнь была унизительна, убийственна.
По ночам, сидя в своем углу за столом, переписывая прошения, апелля-
ционные и кассационные жалобы, сочиняя рассказы, я скрипел зубами и
проклинал себя, людей, судьбу, любовь.
Женщина держалась великодушно, точно мать, когда она не хочет, чтобы
сын видел, как трудно ей. Ни одной жалобы не сорвалось с ее губ на эту
подлую жизнь; чем труднее слагались условия жизни, тем бодрей звучал ее
голос, веселее - смех. С утра до вечера она рисовала портреты попов, их
усопших жен, чертила карты уездов, - за эти карты земство получило на
какой-то выставке золотую медаль. А когда иссякли заказы на портреты, -
она делала из лоскутов разных материй, соломы и проволоки самые модные
парижские шляпы для девиц и дам нашей улицы. Я ничего не понимал в женс-
ких шляпах, но, очевидно, в них скрывалось что-то уморительно-комичес-
кое, - мастерица, примеряя перед зеркалом сделанный ею фантастический
головный убор, задыхалась в судорожном смехе. Но я заметил, что эти шля-
пы странно влияют на заказчиц, - украсив головы свои пестрыми гнездами
для кур, они ходили по улицам, как-то особенно гордо выпячивая животы.
Я работал у адвоката и писал рассказы для местной газеты по две ко-
пейки за строку. Вечерами, за чаем, - если у нас не было гостей, - моя
супруга интересно рассказывала мне о том, как царь Александр II посещал
Белостокский институт, оделял благородных девиц конфектами, от них неко-
торые девицы чудесным образом беременели, и не редко та или иная краси-
вая девушка исчезала, уезжая на охоту с царем в Беловежскую пущу, а по-
том выходила замуж в Петербурге.
Моя жена увлекательно рассказывала мне о Париже; я уже знал его по
книгам, особенно по солидному труду Максима дю-Кан, она изучала Париж по
кабачкам Монмартра и суматошной жизни Латинского квартала. Эти рассказы
возбуждали меня сильнее вина, и я сочинял какие-то гимны женщине,
чувствуя, что именно силою любви к ней сотворена вся красота жизни.
Больше всего нравились мне и увлекали меня рассказы о романах, пере-
житых ей самой, - она говорила об этом удивительно интересно, с откро-
венностью, которая - порою - сильно смущала меня. Посмеиваясь, легкими
словами, точно штрихи тонко заостренного карандаша, она вычерчивала ко-
мическую фигуру генерала Ребиндер, ее жениха, который, выстрелив в зубра
прежде царя, закричал вслед раненому быку:
- Простите, Ваше Императорское Величество!
Рассказывала она о русских эмигрантах, и всегда в словах ее я
чувствовал скрытую улыбку снисхождения к людям. Порою ее искренность
нисходила до наивного цинизма, она вкусно облизывала губы острым, розо-
вым языком кошки, а глаза ее блестели как-то особенно. Иногда мне каза-
лось, что в них сверкает огонек брезгливости, но чаще я видел ее девоч-
кой, самозабвенно играющей с куклами.
Однажды она сказала:
- Влюбленный русский всегда несколько многословен и тяжел, а не редко
- противен красноречием. Красиво любить умеют только французы; для них
любовь - почти религия.
После этого я невольно стал относиться к ней сдержаннее и бережливей.
О женщинах Франции она говорила:
- У них не всегда найдешь страстную нежность сердца, но они прекрасно
заменяют ее веселой, тонко разработанной чувственностью, - любовь для
них искусство.
Все это она говорила очень серьезно, поучающим тоном. Это были не
совсем те знания, в которых я нуждался, но - все-таки это были знания, и
я слушал ее с жадностью.
- Между русскими и француженками, вероятно, такая же разница, как
между фруктами и фруктовыми конфектами, - сказала она однажды лунной
ночью, сидя в беседке сада.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83