- Какой вы революционер? - брюзгливо говорил он. - Вы - не еврей, не
поляк. Вот, - вы пишете, ну, что же? Вот, когда я выпущу вас, - покажите
ваши рукописи Короленко, - знакомы с ним? Нет? это - серьезный писатель,
не хуже Тургенева...
От генерала истекал какой-то тяжелый, душный запах. Говорить ему не
хотелось, он вытягивал слово за словом лениво, с напряжением. Было скуч-
но. Я рассматривал небольшую витрину рядом со столом, - в ней были раз-
ложены рядами металлические кружки.
Генерал, заметив мои косые взгляды, тяжело приподнялся, спросил:
- Интересно?
Подвинул кресло свое к витрине и, открыв ее, заговорил:
- Это - медали в память исторических событий и лиц. Вот взятие Басти-
лии, а это - в память победы Нельсона под Абукиром, - историю Франции
знаете? Это - об'единение швейцарских союзов, а это знаменитый Гальвани
- смотрите, как прекрасно сделано. Это - Кювье, - значительно хуже!
На его багровом носу дрожало пенснэ, влажные глаза оживились, он брал
медали толстыми пальцами так осторожно, как будто это была не бронза, а
стекло.
- Прекрасное искусство, - ворчал он и, смешно оттопыривая губы, сду-
вал пыль с медалей.
Я искренно восхищался красотой кружечков металла и видел, что старик
нежно любит их.
Закрыв - со вздохом - витрину, он спросил меня: люблю ли я певчих
птиц? Ну, в этой области я знал, вероятно, больше, чем три генерала. И
между нами завязалась оживленнейшая беседа о птицах.
Старик уже вызвал жандарма, чтобы отправить меня в тюрьму, у косяка
двери вытянулся солидный вахмистр, а его начальник все еще говорил сожа-
лительно чмокая:
- Вот, знаете, не могу достать шура! - Замечательная птица! И, - во-
обще, - птицы прекрасный народ, правда? Ну, отправляйтесь с Богом... Да,
- вспомнил он, - вам учиться надо, ну, там - писать, а не это...
Через несколько дней я снова сидел перед генералом, он сердито бормо-
тал:
- Конечно, вы знали, куда уехал Сомов, и надо было сказать это мне, я
бы сразу выпустил вас. И - не надо было издеваться над офицером, который
делал обыск у вас... И - вообще...
Но вдруг, наклоняясь ко мне, он добродушно спросил:
- А теперь вы не ловите птиц?
... Лет через десять после забавного знакомства с генералом, я, арес-
тованный, сидел в Нижегородском жандармском управлении, ожидая допроса.
Ко мне подошел молодой ад'ютант и спросил:
- Вы помните генерала Познанского? - Это мой отец. Он умер, в Томске.
Он очень интересовался вашей судьбой, - следил за вашими успехами в ли-
тературе и, нередко, говорил, что он первый почувствовал ваш талант. Не
задолго до смерти он просил меня передать вам медали, которые нравились
вам, - конечно, если вы пожелаете взять их...
Я был искренне тронут. Выйдя из тюрьмы, взял медали и отдал их в Ни-
жегородский музей.
... В солдаты меня не взяли; толстый, веселый доктор, несколько похо-
жий на мясника, распоряжаясь точно боец быков на бойне, сказал, осмотрев
меня:
- Дырявый, пробито легкое насквозь! Притом - расширена вена на ноге.
Не годен!
Это крайне огорчило меня.
Не задолго до призыва я познакомился с офицером-топографом - Паскиным
или Пасхаловым, не помню.
Участник боя под Кушкой, он интересно рисовал жизнь на границе Афга-
нистана и весною должен был отправиться на Памир, работать по определе-
нию границ России. Высокий, жилистый, нервозный, он очень искусно писал
маслом, - маленькие, забавные картинки военного быта в духе Федотова. Я
чувствовал в нем что-то не слаженное, противоречивое, то, что именуют
"ненормальным". Он уговаривал меня:
- Поступайте в топографическую команду, я возьму вас на Памиры! Вы
увидите самое прекрасное на земле - пустыню. Горы, - это хаос, пустыня -
гармония!
И прищурив большие, серые, странно блуждающие глаза, понижая до шопо-
та мягкий, ласкающий голос, он таинственно жужжал о красоте пустыни, а я
слушал, и меня, до немоты, изумляло: как можно столь обаятельно говорить
о пустоте, о бескрайных песках, непоколебимом молчании, о зное и мучени-
ях жажды?
- Ничего не значит, - сказал он, узнав, что меня не взяли в солдаты.
- Пишите заявление, что желаете поступить добровольцем в команду топог-
рафов и обязуетесь сдать требуемые экзамены, - я вам все устрою.
Заявление написано, подано; с трепетом жду результата. Через нес-
колько дней Пасхалов смущенно сказал мне:
- Оказывается, - вы политически неблагонадежны; тут ничего нельзя
сделать.
И, опустив глаза, он тихо добавил:
- Жаль, что вы скрыли от меня это обстоятельство!
Я сказал, что для меня это "обстоятельство" тоже новость, но он, ка-
жется, не поверил мне. Скоро он уехал из города, а на святках я прочитал
в Московской газете, что этот человек зарезался бритвой в бане.
... Жизнь моя шла путанно и трудно. Я работал в складе пива, перека-
тывал в сыром подвале бочки с места на место, мыл и купорил бутылки. Это
занимало весь мой день. Поступил в контору водочного завода, но в первый
же день службы на меня бросилась борзая собака жены управляющего завода,
- я убил собаку ударом кулака по длинному черепу, и меня тотчас прогна-
ли.
Однажды в тяжелый день, я решил, наконец, показать мою поэму В. Г.
Короленко. Трое суток играла снежная буря, улицы были загромождены суг-
робами, крыши домов - в пышных шапках снега, скворешни - в серебряных
чепчиках, стекла окон затянуты кружевами, а в белесом небе сияло, ослеп-
ляя, жгуче холодное солнце.
Владимир Галактионович жил на окраине города во втором этаже деревян-
ного дома. На панели, перед крыльцом, умело работал широкой лопатой ко-
ренастый человек в меховой шапке странной формы, с наушниками, в корот-
ком, - по колени - плохо сшитом тулупчике, в тяжелых вятских валенках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83