- Знаете, Максимыч, какая самая лучшая песня в этом мире?
Наклонился через стол и, глядя в глаза мне глазами доброго медведя,
тихонько мягким баском пропел печально:
Quand j'etais petit
Je n'etais pas grand,
J'allais a l'ecole
Comme les petits enfants...
Пропел, и глаза его стали влажными.
- Прелестная песенка, честное слово. Такая простота в ней и, знаете,
такая смешная печаль...
Он перевел слова песни на русский язык, я не понял, чем восхищается в
ней - почти до слез - этот волосатый, большой, умный человек...
После - я видел не мало людей, убитых "смешной печалью".
---------------
Через несколько месяцев жизнь, сурово, но заботливо воспитывая меня,
напомнила мне о Петровском, заставив испытать одно из наиболее тяжких
впечатлений бытия моего.
В Москве, в грязном трактире, где-то около Сухаревой башни, за стол
против меня сел длинный, тощий человек в очках; его костлявое лицо, ост-
ренькая бородка, жидкие - в стрелку - усы напомнили мне Дон-Кихота ри-
сунков Дорэ. На нем висел синий пиджак, явно чужой, нанковые серые штаны
с заплатами на коленях были смешно коротки, на одной ноге - резиновая
галоша, на другой - кожаный опорок сапога. Покручивая кончики усов, ост-
рые как шилья, он голодно осмотрел меня мутными глазами, встал, прилепив
очки к седым бровям, и, пошатываясь, разводя руками, как слепой, подошел
ко мне:
- Присяжный поверенный Гладков.
Грязными пальцами расписался с росчерком в воздухе и повторил внуши-
тельно:
- Алексей Гладков.
Говоря хрипло, он вертел шеей, точно его душила петля, невидимая мне.
Конечно, он оказался человеком благороднейшего сердца, пострадал за
бескорыстное служение правде и низвергнут врагами ее "на дно жизни". Ны-
не он стоит во главе ордена "Преподобной Аквавита", занимается перепис-
кой ролей для театров, защитою угнетенных невинностей, а также
"стрельбою по сердцам и карманам нищелюбивых купчих".
- Россиянин, - а баба его - особенно, - любит страдать: страдание -
или рассказ о нем - суть духовная горчица, без коей ничто не лезет в
сердце, ожиревшее от разнообразной и обильной пищи телесной.
Я уже не мало наблюдал людей этого типа, привык относиться к ним не-
доверчиво, но - всегда с напряженным интересом, - в человеке, который
упрямо лезет куда-то вверх, вполне разумен интерес к людям свалившимся
оттуда. А затем так называемые "павшие люди", темные грешники часто бы-
вают духовно богаче и даже красивее признанных праведников, у которых я
еще в юности моей замечал нечто общее с восковыми фигурами паноптикумов.
Часа через два я лежал рядом с Гладковым на нарах мрачной ночлежки.
Закинув руки под голову, вытянув жердеподобно тело свое, адвокат утешал
меня афоризмами волчьей злости, бородка его торчала чортовым хвостиком,
вздрагивая, когда он кашлял; - был он трогательно жалок в бессильной
злобе своей и весь, как еж, украсился иглами едких слов.
Над нами висел сводчатый потолок подвала, по стене текла рыжая паху-
чая мокреть, с пола вздымался кислый запах гниющей земли, в сумраке бре-
дили и храпели тела, окутанные лохмотьями. Окно с толстой железной ре-
шеткой смотрело в яму, выложенную кирпичем, в яме сидел кот; должно быть
больной, - он страдальчески мяукал. - На нарах, под окном сидел по-ту-
рецки уродливо толстый волосатый человечище, чинил штаны при свете огар-
ка и хрипуче гудел:
Взбранной воеводе победительная,
Но яко избавльшеся от бед,
Благодарственная восписуем Ти
Раби Твои, Богородице.
Споет, звучно шлепнет толстыми губами и - начинает тянуть с начала
тот же гимн.
- Пимен Маслов - химик, гениальный человек, - сказал о нем Гладков. В
этой яме валялось еще несколько гениальных людей, между ними "знамени-
тейший" пианист Брагин, маленький и ловкий, точно юноша, а в густой шап-
ке волнистых его волос - седые пряди и под глазами - синие мешки. Меня
поразила двойственность его лица: печальной красоте женских глаз непри-
миримо противоречила кривая усмешка, губы у него были тонкие, злая ус-
мешка эта казалась приклеенной к ним неподвижно, навсегда.
Утром Гладков сказал мне:
- Сейчас мы будем посвящать в кавалеры "Аквавита" новообращенного, -
вот, этого. Погляди, церемония замечательная.
Он указал мне молодого кудрявого человека в одной рубахе без штанов,
- человек был давно и до-синя пьян, голубые зрачки его глаз бессмысленно
застыли в кровавой сетке белков. Он сидел на нарах, перед ним стоял
толстый химик, раскрашивая щеки его фуксином, брови и усы жженой проб-
кой.
- Не надо, - бормотал кудрявый, болтая голыми ногами, а Гладков гово-
рил мне, закручивая усы.
- Купеческий сын, студиозус, пятую неделю пьет с нами. Все пропил -
деньги, одежду...
Явилась круглая жирная баба с провалившейся или перебитой переносицей
и наглыми глазами; она принесла сверток рогож и бросила его на нары,
сказав:
- Облачение - готово...
- Одеваться! - крикнул Гладков.
Пятеро угрюмых людей призрачно двигались в темноте подвала, серые,
лохматые; "пианист" старательно раздувал угли в кастрюле. Люди изредка,
ворчливо, перекидывались краткими словами:
- Двигай...
- Тише!
- Стой, куда?
Выдвинули нару на середину подвала. Маслов напялил на себя ризу из
рогожи, надел картонную камилавку, а Гладков облачился дьяконом.
Четверо людей схватили кудрявого студента за ноги и за руки.
- Не надо - пожалуйста! - вздохнул он, когда его уложили на нару.
- Хор готов? - крикнул адвокат, размахивая кастрюлей и окуривая лежа-
щего, в ней трещали угли, из нее поднимался синий дым тлеющих листьев
веника, человек, лежа на нарах, морщился, кашлял, закрыв глаза, сучил
ногами как муха, стуча пятками по доскам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83