- Ага, требуется философия, превосходно. Это я люблю. Сия духовная
пища будет дана тебе в потребном количестве.
Он предложил прочесть для меня несколько лекций.
- Это будет легче и, надеюсь, приятнее для тебя, чем сосать Льюиса.
Через несколько дней, поздно вечером, я сидел в полуразрушенной бе-
седке заглохшего сада; яблони и вишни в нем густо обросли лишаями, кусты
малины, смородины, крыжовника, густо разраслись, закрыв дорожки тысячью
цепких веток; по дорожкам бродил в сером халате, покашливая и ворча,
отец Николая, чиновник духовной консистории, страдавший старческим сла-
боумием.
Со всех сторон возвышались стены каких-то сараев, сад помещался как
бы на дне квадратной черной ямы, и чем ближе подходила ночь, тем глубже
становилась яма. Было душно, со двора доносился тяжкий запах помоев, хо-
рошо нагретых за день жарким солнцем июня.
- Будем философствовать, - говорил Николай, причмокивая и смакуя сло-
ва. Он сидел в углу беседки, облокотясь на стол, врытый в землю. Огонек
папиросы, вспыхивая, освещал его странное лицо, отражался в стеклах оч-
ков. У Николая была лихорадка, он зябко кутался в старенькое пальто,
шаркал ногами по земляному полу беседки, стол сердито скрипел.
Я напряженно слушал пониженный голос товарища. Он интересно и понятно
изложил мне систему Демокрита, рассказал о теории атомов, как она приня-
та наукой, потом вдруг сказал - "подожди" - и долго молчал, куря папиро-
су за папиросой.
Уже ночь наступила, ночь без луны и звезд; небо над садом было черно,
духота усилилась, в соседнем доме психиатра Кащенко трогательно пела ви-
олончель, с чердака, из открытого окна доносился старческий кашель.
- Вот что, брат, - заговорил Николай, усиленно куря и еще более пони-
зив голос, - тебе следует отнестись ко всем этим штукам с великой осто-
рожностью! Некто, - забыл кто именно, - весьма умно сказал, что убежде-
ния просвещенных людей так же консервативны, как и навыки мысли негра-
мотной, суеверной массы народа. Это - еретическая мысль, но в ней скрыта
печальная правда. И выражена она еще мягко, на мой взгляд. Ты прими эту
мысль и хорошенько помни ее.
Я хорошо помню эти слова, вероятно, самого лучшего и дружески искрен-
него совета из всех советов, когда-либо данных мне. Слова эти как-то по-
шатнули меня, отозвались в душе гулко и еще более напрягли мое внимание.
- Ты - человек, каким я желаю тебе остаться до конца твоих дней. Пом-
ни то, что уж чувствуешь: свобода мысли - единственная и самая ценная
свобода, доступная человеку. Ею обладает только тот, кто, ничего не при-
нимая на веру, все исследует, кто хорошо понял непрерывность развития
жизни, ее неустанное движение, бесконечную смену явлений действительнос-
ти.
Он встал, обошел вокруг стола и сел рядом со мною.
- Все, что я сказал тебе - вполне умещается в трех словах: живи своим
умом! Вот. Я не хочу вбивать мои мнения в твой мозг; я вообще никого и
ничему не могу учить, кроме математики, впрочем. Я особенно не хочу
именно тебя учить, понимаешь. Я - рассказываю. А делать кого-то другого
похожим на меня, это, брат, по-моему, свинство. Я особенно не хочу, что-
бы ты думал похоже на меня, это совершенно не годится тебе, потому что,
брат, я думаю плохо.
Он бросил папиросу на землю, растоптав ее двумя слишком сильными уда-
рами ноги. Но тотчас закурил другую папиросу и, нагревая на огне спички
ноготь большого пальца, продолжал, усмехаясь невесело:
- Вот, например, я думаю, что человечество до конца дней своих будет
описывать факты и создавать из этих описаний более или менее неудачные
догадки о существе истины или же, не считаясь с фактами - творить фанта-
зии. В стороне от этого - под, над этим - Бог. Но - Бог - это для меня
неприемлемо. Может быть, он и существует, но - я его не хочу. Видишь -
как нехорошо я думаю. Да, брат... Есть люди, которые считают идеализм и
материализм совершенно равноценными заблуждениями разума. Они - в поло-
жении чертей, которым надоел грязный ад, но не хочется и скучной гармо-
нии рая.
Он вздохнул, прислушался к пению виолончели.
- Умные люди говорят, что мы знаем только то, что думаем по поводу
видимого нами, но не знаем - то ли, так ли мы думаем, как надо. А ты - и
в это не верь! Ищи сам...
Я был глубоко взволнован его речью, - я понял в ней столько, сколько
надо было понять для того, чтоб почувствовать боль души Николая. Взяв
друг друга за руки, мы с минуту стояли молча. Хорошая минута! Вероятно -
одна из лучших минут счастья, испытанного мною в жизни. Эта жизнь, дос-
таточно разнообразная, могла бы дать мне несколько больше таких минут.
Впрочем - человек жаден. Это одно из его достоинств, но - по недоразуме-
нию, а, вернее, по лицемерию - оно признается пороком.
Мы вышли на улицу и остановились у ворот, слушая отдаленный гром. По
черным облакам скользили отблески молнии, а на востоке облака уже горели
и плавились в огне утренней зари.
- Спасибо, Николай!
- Пустяки.
Я пошел.
- Слушай-ка, - весело и четко прозвучал голос Николая, - в Москве жи-
вет нечаевец Орлов, чудесный старикан. Так он говорит: - Истина - это
только мышление о ней. - Ну, иди. До завтра.
Пройдя несколько шагов, я оглянулся. Николай стоял, прислонясь к
столбу фонаря, и смотрел на небо, на восток. Синие струйки дыма поднима-
лись над копной его волос. Я ушел от него в прекрасном лирическом наст-
роении, - вот передо мною открываются "врата великих тайн"!
Но на другой день Николай развернул передо мною жуткую картину мира,
как представлял его Эмпедокл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83