Этот странный мир, должно быть, особенно
привлекал симпатии лектора: Николай рисовал мне его с увлечением, остро-
умно, выпукло и чаще, чем всегда, вкусно чмокал.
Так же, как накануне, был поздний вечер, а днем выпал проливной
дождь. В саду было сыро, вздыхал ветер, бродили тени, по небу неслись
черные клочья туч, открывая голубые пропасти и звезды, бегущие стреми-
тельно.
Я видел нечто неописуемо страшное: внутри огромной, бездонной чаши,
опрокинутой на-бок, носятся уши, глаза, ладони рук с растопыренными
пальцами, катятся головы без лиц, идут человечьи ноги, каждая отдельно
от другой, прыгает нечто неуклюжее и волосатое, напоминая медведя, шеве-
лятся корни деревьев, точно огромные пауки, а ветки и листья живут от-
дельно от них; летают разноцветные крылья, и немо смотрят на меня безг-
лазые морды огромных быков, а круглые глаза их испуганно прыгают над ни-
ми; вот бежит окрыленная нога верблюда, а вслед за нею стремительно не-
сется рогатая голова совы, - вся видимая мною внутренность чаши заполне-
на вихревым движением отдельных членов, частей, кусков, иногда соединен-
ных друг с другом иронически безобразно.
В этом хаосе мрачной разобщенности, в немом вихре изорванных тел, ве-
личественно движутся, противоборствуя друг другу, Ненависть и Любовь,
неразличимо подобные одна другой, от них изливается призрачное, голубо-
ватое сияние, напоминая о зимнем небе в солнечный день, и освещает все
движущееся мертвенно-однотонным светом.
Я не слушал Николая, поглощенный созерцанием видения и как бы тоже
медленно вращаясь в этом мире, изломанном на куски, как будто взорванном
изнутри и падающем по спирали в бездонную пропасть голубого, холодного
сияния. Я был так подавлен видимым, что, в оцепенении, не мог сразу от-
ветить на вопросы Николая:
- Ты уснул? Не слушаешь?
- Больше не могу.
- Почему?
Я об'яснил.
- У тебя, брат, слишком разнузданное воображение, - сказал он, заку-
ривая папиросу. - Это не очень похвально. Ну, что ж, пойдем гулять?
Пошли на "Откос", по улице, вдоль которой блестели лужи, то являясь,
то исчезая. Тени торопливо ползли по крышам домов и земле.
Николай говорил, что тряпку на бумажных фабриках нужно белить хлорис-
тым натром, - это лучше и дешевле. Потом рассказывал о работе какого-то
профессора, который ищет, как удлинить древесное волокно.
А предо мною все плавали оторванные руки, печальные чьи-то глаза.
Через день Николая вызвали телеграммой в Москву, в университет, и он
уехал, посоветовав мне не заниматься философией до его возвращения.
Я остался с тревожным хаосом в голове, с возмущенной душой, а через
несколько дней почувствовал, что мозг мой плавится и кипит, рождая
странные мысли, фантастические видения и картины. Чувство тоски, высасы-
вающей жизнь, охватило меня, и я стал бояться безумия. Но я был храбр,
решил дойти до конца страха, - и, вероятно, именно это спасло меня.
Жуткие ночи переживал я. Сидишь, бывало, на "Откосе", глядя в мутную
даль заволжских лугов, в небо, осыпанное золотой пылью звезд и - вдруг
начинаешь ждать, что вот сейчас, в ночной синеве небес, явится круглое,
черное пятно, как отверстие бездонного колодца. А из него высунется ог-
ненный палец и погрозит мне.
Или - по небу, сметая и гася звезды, проползет толстая серая змея в
ледяной чешуе и навсегда оставит за собою непроницаемую каменную тьму и
тишину. Казалось возможным, что все звезды млечного пути сольются в ог-
ненную реку, и вот - сейчас она низринется на землю.
Вдруг, на месте Волги, разевала серую пасть бездонная щель, и в нее
отовсюду сбегались, играя, потоки детей, катились бесконечные вереницы
солдат с оркестрами музыки впереди, крестным ходом, текли толпы народа
со множеством священников, хоругвей, икон, ехали неисчислимые обозы, шли
миллионы мужиков, с палками в руках, котомками за спиной, - все на одно
лицо; туда же, в эту щель, всасывались облака, втягивалось небо, колесом
катилась изломанная луна и вихрем сыпались звезды, точно медные снежин-
ки.
Я ожидал, что широкая плоскость лугов начнет свертываться в свиток,
точно лист бумаги, этот свиток покатится через реку, всосет воду, затем
высокий берег реки тоже свернется, как береста или кусок кожи на огне,
и, когда все видимое превратится в черный свиток, - чья-то снежно-белая
рука возьмет его и унесет.
Из горы, на которой я сидел, могли выйти большие черные люди с медны-
ми головами, они тесной толпой идут по воздуху и наполняют мир оглушаю-
щим звоном, - от него падают, как срезанные невидимою пилой, деревья,
колокольни, разрушаются дома; и вот - все на земле превратилось в столб
зеленовато-горящей пыли, осталась только круглая, гладкая пустыня и,
посреди - я, один на четыре вечности. Именно - на четыре, я видел эти
вечности, - огромные, темно-серые круги тумана или дыма, они медленно
вращаются в непроницаемой тьме, почти не отличаясь от нее своим призрач-
ным цветом.
Видел я Бога, - это Саваоф, совершенно такой, каким его изображают на
иконах и картинах, - благообразный, седобородый, с равнодушными глазами,
одиноко сидя на большом, тяжелом престоле, он шьет золотою иглою и голу-
бой ниткой чудовищно длинную белую рубаху, она опускается до земли проз-
рачным облаком. Вокруг Бога - пустота, и в нее невозможно смотреть без
ужаса, потому что она непрерывно и безгранично ширится, углубляется.
За рекою, на темной плоскости вырастает, почти до небес, человечье
ухо, - обыкновенное ухо, с толстыми волосами в раковине, - вырастает и -
слушает все, что думаю я.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83