Лавка Деренкова помещалась в низенькой пристройке к дому скопца-меня-
лы; дверь из лавки вела в большую комнату, ее слабо освещало окно во
двор; за этой комнатой - продолжая ее - помещалась тесная кухня; за кух-
ней в темных сенях, между пристройкой и домом, в углу прятался чулан, и
в нем скрывалась злокозненная библиотека. Часть ее книг была переписана
пером в толстые тетради, - таковы были "Исторические письма" Лаврова,
"Что делать?" Чернышевского, некоторые статьи Писарева, "Царь-голод",
"Хитрая механика", - все эти рукописи были очень зачитаны, измяты.
Когда я впервые пришел в лавку, Деренков, занятый с покупателями,
кивнул мне на дверь в комнату; я вошел туда и вижу: в сумраке, в углу,
стоит на коленях, умиленно молясь, маленький старичок, похожий на порт-
рет Серафима Саровского. Что-то неладное, противоречивое почувствовал я,
глядя на старичка.
О Деренкове мне говорили, как о "народнике"; в моем представлении на-
родник - революционер, а революционер не должен веровать в бога, - бого-
мольный старичок показался мне лишним в этом доме.
Кончив молиться, он аккуратно пригладил белые волосы головы и бороды,
присмотрелся ко мне и сказал:
- Отец Андрея. А вы кто будете? Вот как? А я думал - переодетый сту-
дент.
- Зачем же студенту переодеваться? - спросил я.
- Ну, да, - тихо отозвался старик, - ведь как ни переоденься - бог
узнает!
Он ушел в кухню, а я, сидя у окна, задумался и вдруг услыхал возглас:
- Вот он какой!
У косяка двери в кухню стояла девушка, одетая в белое; ее светлые во-
лосы были коротко острижены, на бледном, пухлом лице сияли, улыбаясь,
синие глаза. Она была очень похожа на ангела, как их изображают дешевые
олеографии.
- Отчего вы испугались? Разве я такая страшная? - говорила она тон-
ким, вздрагивающим голосом и осторожно, медленно подвигалась ко мне,
держась за стену, точно она шла не по твердому полу, а по зыбкому кана-
ту, натянутому в воздухе. Это неумение ходить еще больше уподобляло ее
существу иного мира. Она вся вздрагивала, как будто в ноги ей впивались
иглы, а стена жгла ее детски пухлые руки. И пальцы рук были странно не-
подвижны.
Я стоял пред нею молча, испытывая чувство странного смятения и острой
жалости. Все необычно в этой темной комнате.
Девушка села на стул так осторожно, точно боялась, что стул улетит
из-под нее. Просто, как никто этого не делает, она рассказала мне, что
только пятый день начала ходить, а до того почти три месяца лежала в
постели - у нее отнялись руки и ноги.
- Это - нервная болезнь такая, - сказала она улыбаясь.
Помню, мне хотелось, чтобы ее состояние было об'яснено как-то иначе;
нервная болезнь - это слишком просто для такой девушки и в такой стран-
ной комнате, где все вещи робко прижались к стенам, а в углу, пред ико-
нами слишком ярко горит огонек лампады и по белой скатерти большого,
обеденного стола беспричинно ползает тень ее медных цепей.
- Мне много говорили о вас, - вот я и захотела посмотреть какой вы, -
слышал я детски тонкий голос.
Эта девушка разглядывала меня каким-то невыносимым взглядом, что-то
проницательно читающее видел я в синих глазах. С такой девушкой я не мог
- не умел - говорить. И молчал, рассматривая портреты Герцена, Дарвина,
Гарибальди.
Из лавки выскочил подросток одних лет со мною, белобрысый, с наглыми
глазами, он исчез в кухне, крикнув ломким голосом:
- Ты зачем вылезла, Марья?
- Это мой младший брат, - Алексей, - сказала девушка. - А я - учусь
на акушерских курсах, да вот, захворала. Почему вы молчите? Вы - застен-
чивый?
Пришел Андрей Деренков, сунув за пазуху свою сухую руку, молча погла-
дил сестру по мягким волосам, растрепал их и стал спрашивать - какую ра-
боту я ищу?
Потом явилась рыжекудрая, стройная девица с зеленоватыми глазами,
строго посмотрела на меня и, взяв белую девушку под руки, увела ее, ска-
зав:
- Довольно, Марья!
Имя не шло девушке, было грубо для нее.
Я тоже ушел, странно взволнованный, а через день, вечером, снова си-
дел в этой комнате, пытаясь понять - как и чем живут в ней? Жили -
странно.
Милый, кроткий старик Степан Иванович, беленький и как бы прозрачный,
сидел в уголке и смотрел оттуда, шевеля темными губами, тихо улыбаясь,
как будто просил:
- Не трогайте меня!
В нем жил заячий испуг, тревожное предчувствие несчастия, - что было
ясно мне.
Сухорукий Андрей, одетый в серую куртку, замазанную на груди маслом и
мукою до твердости древесной коры, ходил по комнате как-то боком, вино-
вато улыбаясь, точно ребенок, которому только что простили какую-то ша-
лость. Ему помогал торговать Алексей - ленивый, грубый парень. Третий
брат - Иван, учился в Учительском институте и, живя там в интернате, бы-
вал дома только по праздникам, - это был маленький, чисто одетый, гладко
причесанный человечек, похожий на старого чиновника. Больная Мария жила
где-то на чердаке и редко спускалась вниз, а когда она приходила, я
чувствовал себя неловко, точно меня связывало невидимыми путами.
Хозяйство Деренковых вела сожительница домохозяина-скопца, высокая
худощавая женщина с лицом деревянной куклы и строгими глазами злой мона-
хини. Тут же вертелась ее дочь, рыжая Настя, - когда она смотрела зеле-
ными глазами на мужчин - ноздри ее острого носа вздрагивали.
Но действительными хозяевами в квартире Деренковых были студенты Уни-
верситета, Духовной академии, Ветеринарного института, - шумное сборище
людей, которые жили в настроении забот о русском народе, в непрерывной
тревоге о будущем России.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83