Всегда возбужденные статьями газет, выводами
только что прочитанных книг, событиями в жизни города и университета,
они по вечерам сбегались в лавочку Деренкова со всех улиц Казани для
яростных споров и тихого шопота по углам. Приносили с собою толстые кни-
ги и, тыкая пальцами в страницы их, кричали друг на друга, утверждая ис-
тины, кому какая нравилась.
Разумеется, я плохо понимал эти споры, истины терялись для меня в
обилии слов, как звездочки жира в жидком супе бедных. Некоторые студенты
напоминали мне стариков начетчиков сектантского Поволжья, но я понимал,
что вижу людей, которые готовятся изменить жизнь к лучшему, и хотя иск-
ренность их захлебывалась в бурном потоке слов, но - не тонула в нем.
Задачи, которые они пытались решать, были ясны мне, и я чувствовал себя
лично заинтересованным в удачном решении этих задач. Часто мне казалось,
что в словах студентов звучат немые думы, и я относился к этим людям
почти восторженно, как пленник, которому обещают свободу.
Они смотрели на меня точно столяры на кусок дерева, из которого можно
сделать не совсем обыкновенную вещь.
- Самородок! - рекомендовали они меня друг другу с такой же гор-
достью, с какой уличные мальчишки показывают один другому медный пятак,
найденный на мостовой. Мне почему-то не нравилось, когда меня именовали
- "самородком" и "сыном народа", - я чувствовал себя пасынком жизни и,
порою, очень испытывал тяжесть силы, руководившей развитием моего ума.
Так, увидав в окне книжного магазина книгу, озаглавленную неведомыми мне
словами "Афоризмы и максимы", я воспылал желанием прочитать ее и попро-
сил студента Духовной академии дать мне эту книгу.
- Здравствуйте! - иронически воскликнул будущий архиерей, человек с
головою негра, - курчавый, толстогубый, зубастый. - Это, брат, ерунда.
Ты читай, что дают, а в область, тебе не подобающую, - не лезь!
Грубый тон учителя очень задел меня. Книгу я, конечно, купил, зарабо-
тав часть денег на пристанях, а часть заняв у Андрея Деренкова. Это была
первая серьезная книга, купленная мною, она до сей поры сохранилась у
меня.
Вообще - со мною обращались довольно строго: когда я прочитал "Азбуку
социальных наук", мне показалось, что роль пастушеских племен в органи-
зации культурной жизни преувеличена автором, а предприимчивые бродяги,
охотники - обижены им. Я сообщил мои сомнения одному филологу, - а он,
стараясь придать бабьему лицу своему выражение внушительное, целый час
говорил мне о "праве критики".
- Чтоб иметь право критиковать, надо верить в какую-то истину, - во
что верите вы? - спросил он меня.
Он читал книги даже на улице, - идет по панели, закрыв лицо книгой, и
толкает людей. Валяясь у себя на чердаке в голодном тифе, он кричал:
- Мораль должна гармонически совмещать в себе элементы свободы и при-
нуждения, - гармонически, гар-гар-гарм...
Нежный человек, полубольной от хронического недоедания, изнуренный
упорными поисками прочной истины, он не знал никаких радостей, кроме
чтения книг, и когда ему казалось, что он примирил противоречия двух
сильных умов, его милые, темные глаза детски счастливо улыбались. Лет
через десять после жизни в Казани, я снова встретил его в Харькове; он
отбыл пять лет ссылки в Кемь и снова учился в университете. Он показался
мне живущим в муравьиной куче противоречивых мыслей, - погибая от тубер-
кулеза, он старался примирить Ницше с Марксом, харкал кровью и хрипел,
хватая мои руки холодными липкими пальцами -
- Без синтеза - невозможно жить!
Он умер на пути в университет в вагоне трамвая.
Немало видел я таких великомучеников разума ради, - память о них свя-
щенна для меня.
Десятка два подобных людей собирались в квартире Деренкова; среди них
был даже японец, студент Духовной академии Пантелеймон Сато. Порою яв-
лялся большой, широкогрудый человек, с густою окладистой бородищей и
по-татарски бритой головою. Он казался туго зашитым в серый казакин,
глухо застегнутый на крючки до подбородка. Обыкновенно он сидел где-ни-
будь в углу, покуривая трубку и глядя на всех серыми, спокойно читающими
глазами. Его взгляд часто и пристально останавливался на моем лице, я
чувствовал, что серьезный этот человек мысленно взвешивает меня, и, по-
чему-то, опасался его. Его молчаливость удивляла меня, все вокруг гово-
рили громко, много, решительно, и чем более резко звучали слова, тем
больше, конечно, они нравились мне, - я очень долго не догадывался, как
часто в резких словах прячутся мысли жалкие и лицемерные. О чем молчит
этот бородатый богатырь?
Его звали "Хохол" и, кажется, никто, кроме Андрея, не знал его имени.
Вскоре мне стало известно, что человек этот недавно вернулся из ссылки,
из Якутской области, где он прожил десять лет. Это усилило мой интерес к
нему, но не внушило мне смелости познакомиться с ним, хотя я не страдал
ни застенчивостью, ни робостью, а, напротив, болел каким-то тревожным
любопытством, жаждой все знать и как можно скорее. Это качество всю
жизнь мешало мне серьезно заняться чем-либо одним.
Когда говорили о народе, я с изумлением и недоверием к себе чувство-
вал, что на эту тему не могу думать так, как думают эти люди. Для них
народ являлся воплощением мудрости, духовной красоты и добросердечия,
существом почти богоподобным и единосущным, вместилищем начал всего
прекрасного, справедливого, величественного. Я не знал такого народа. Я
видел - плотников, грузчиков, каменщиков; знал - Якова, Осипа, Григория;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83