арестовали их, - а
также Зобкина, Овсянкина, Григорьева, Крылова и еще кого-то за попытку
устроить тайную типографию. А однажды ночью был схвачен жандармами длин-
ный, угрюмый житель, которого я прозвал "Блуждающей колокольней". Утром,
узнав об этом, Гурий возбужденно растрепал свои черные волосы и сказал
мне:
- Вот что, Максимыч, тридцать семь чертей, беги, брат, скорее...
Об'яснив, куда нужно бежать, он добавил:
- Смотри - осторожнее! Может быть, там сыщики...
Таинственное поручение страшно обрадовало меня, и я полетел в Адми-
ралтейскую слободу с быстротой стрижа. Там, в темной мастерской медника,
я увидал молодого кудрявого человека с необыкновенно синими глазами; он
лудил кастрюлю, но - был не похож на рабочего. А в углу, у тисков, во-
зился, притирая кран, маленький старичок с ремешком на белых волосах.
Я спросил медника:
- Нет ли работы у вас?
Старичок сердито ответил:
- У нас - есть, а для тебя - нет!
Молодой, мельком взглянув на меня, снова опустил голову над кастрю-
лей. Я тихонько толкнул ногою его ногу, - он изумленно и гневно уставил-
ся на меня синими глазами, держа кастрюлю за ручку и как бы собираясь
швырнуть ею в меня. Но, увидав, что я подмигиваю ему, сказал спокойно:
- Ступай, ступай...
Еще раз подмигнув ему, я вышел за дверь, остановился на улице; кудря-
вый, потягиваясь, тоже вышел и молча уставился на меня, закуривая папи-
росу:
- Вы - Тихон?
- Ну, да!
- Петра арестовали.
Он нахмурился, сердито щупая меня глазами.
- Какого это Петра?
- Длинный, похож на дьякона.
- Ну?
- Больше ничего.
- А какое мне дело до Петра, дьякона и всего прочего? - спросил мед-
ник, и характер его вопроса окончательно убедил меня: это не рабочий. Я
побежал домой, гордясь тем, что сумел исполнить поручение. Таково было
мое первое участие в делах конспиративных.
Гурий Плетнев был близок к ним, но в ответ на мои просьбы ввести меня
в круг этих дел, говорил:
- Тебе, брат, рано! Ты - поучись...
Евреинов познакомил меня с одним таинственным человеком. Знакомство
это было осложнено предосторожностями, которые внушили мне предчувствие
чего-то очень серьезного. Евреинов повел меня за город, на Арское поле,
предупреждая по дороге, что знакомство это требует от меня величайшей
осторожности, его надо сохранить в тайне. Потом, указав мне вдали не-
большую, серую фигурку, медленно шагавшую по пустынному полю, Евреинов
оглянулся, тихо говоря:
- Вот он! Идите за ним и, когда он остановится, подойдите к нему,
сказав: я приезжий...
Таинственное всегда приятно, но здесь оно показалось мне смешным:
знойный яркий день, в поле серою былинкой качается одинокий человечек, -
вот и все. Догнав его у ворот кладбища, я увидал пред собою юношу с ма-
леньким, сухим личиком и строгим взглядом глаз, круглых как у птицы. Он
был одет в серое пальто гимназиста, но светлые пуговицы отпороты и заме-
нены черными, костяными, на изношенной фуражке заметен след герба, и во-
обще в нем было что-то преждевременно ощипанное, - как будто он торопил-
ся показаться самому себе человеком вполне созревшим.
Мы сидели среди могил, в тени густых кустов. Человек говорил сухо,
деловито и весь, насквозь не понравился мне. Строго расспросив меня, что
я читал, он предложил мне заниматься в кружке, организованном им; я сог-
ласился, и мы расстались, - он ушел первый, осторожно оглядывая пустын-
ное поле.
В кружке, куда входили еще трое или четверо юношей, я был моложе всех
и совершенно не подготовлен к изучению книги Дж.-Ст. Милля с примечания-
ми Чернышевского. Мы собирались в квартире ученика Учительского институ-
та Миловского, - впоследствии он писал рассказы под псевдонимом Елеонс-
кий и, написав томов пять, кончил самоубийством; - как много людей,
встреченных мною, ушло самовольно из жизни!
Это был молчаливый человек, робкий в мыслях, осторожный в словах. Жил
он в подвале грязного дома и занимался столярной работой "для равновесия
тела и души". С ним было скучно. Чтение книги Дж.-Ст. Милля не увлекало
меня; - скоро основные положения экономики показались очень знакомыми
мне; я усвоил их непосредственно, они были написаны на коже моей, и мне
казалось, что не стоило писать толстую книгу трудными словами о том, что
совершенно ясно для всякого, кто тратит силы свои ради благополучия и
уюта "чужого дяди". С великим напряжением высиживал я два, три часа в
яме, насыщенной запахом клея, рассматривая, как по грязной стене ползают
мокрицы.
Однажды вероучитель опоздал притти в обычный час, и мы, думая, что он
уже не придет, устроили маленький пир, купив бутылку водки, хлеба и
огурцов. Вдруг мимо окна быстро мелькнули серые ноги нашего учителя, ед-
ва успели мы спрятать водку под стол, как он явился среди нас, и нача-
лось толкование мудрых выводов Чернышевского. Мы все сидели неподвижно,
как истуканы, со страхом ожидая, что кто-нибудь из нас опрокинет бутылку
ногою. Опрокинул ее наставник, опрокинул и, взглянув под стол, не сказал
ни слова. Ох, уж лучше бы он крепко выругался!
Его молчание, суровое лицо и обиженно прищуренные глаза страшно сму-
тили меня. - Поглядывая исподлобья на багровые от стыда лица моих това-
рищей, я чувствовал себя преступником против вероучителя и сердечно жа-
лел его, хотя водка была куплена не по моей инициативе.
На чтениях было скучно, хотелось уйти в Татарскую слободу, где живут
какой-то особенной, чистоплотной жизнью добродушные ласковые люди; они
говорят смешно искаженным русским языком, по вечерам, с высоких минаре-
тов их зовут в мечети странные голоса муэдзинов, - мне думалось, что у
татар вся жизнь построена иначе, не знакомо мне, не похоже на то, что я
знаю и что не радует меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83