Долго их варили, ругались, что не развариваются,
и перестали покупать. Я привезла этого кофе килограммов пять, сама высуш
иваю и выжариваю. Хорошо получается.
Я понимала Ц мама уводит меня от мрачных мыслей.
Она принялась рассказывать, как жила в Уфе в полуподвальной комнате вмес
те с беременной молодой женщиной, женой офицера. Маме пришлось быть пови
вальной бабкой и обучать молодуху обращению с младенцем. Затем полтора г
ода работала в госпитале бесплатно нештатной нянечкой. Писала письма ра
неным. Один безрукий офицер, прочитав написанное ею по диктовку письмо, с
казал: «Целую крепко надо писать не через «б», а через «п».
Ц А ты меня никогда не поправляла и поставила в неловкое положение.
Я обняла ее.
Ц Мамочка, я так люблю это слово, очень «кребкое». Всегда пиши так.
Ц А ты что ж? Ц забеспокоилась она. Ц Опять собираешься куда-то?
Ц Мамочка, ты же знаешь, что мы с Борисом служим. Всякое может быть. Себе не
принадлежишь. Своей судьбой сами не распоряжаемся. Ты ведь сама была со м
ной и в Китае, и в Скандинавии.
Мама говорила, как, работая в госпитале, всегда искала среди прибывавших
раненых своих сыновей, внука, понимала, что страдающему человеку нужно л
асковое слово. Придумала гадание на картах. Раскидывала колоду и всегда
выходило: «Письмо в дороге», «Свидание с трефовой дамой», «Любовь до гроб
а», «Бубновый интерес».
Ц А все твои блузки, что я прихватила с собой, я там поменяла на чеснок для
раненых. Главврач считал меня своей помощницей.
Меня мучила мысль: моя месячная зарплата, на которую в Швеции можно было к
упить отличную шубу, превращалась в ведро картошки, которой мама делилас
ь с молодой соседкой. Как-то этой женщине, кормившей ребенка, захотелось к
отлет, и мама выменяла свое платье на мясо и поджарила десяток роскошных
котлет. Голодная женщина съела их в один присест.
Какое счастье чувствовать руку матери на своем плече, прижаться головой
к ее груди и никогда не услышать от нее ни упрека, ни жалобы. И ее чувство лю
бви к людям, к Родине. Каждый раз, когда шла подписка на заем, она говорила н
ам: «Подписывайтесь на три зарплаты, не жалейте, нам хватит, а страна вон к
ак разрушена, сколько несчастных живет без крова…» Мы с мужем много лет р
аботали за границей. Привозили оттуда теплые вещи, одежду, обувь, но, когда
началась война, все, что имели, отдали в фонд Красного Креста. По маминому
совету.
Мама была удивительным человеком. После смерти отца отправилась со стан
ции Алексин в Калугу хлопотать о пенсии. Мой отец Иван Павлович Воскресе
нский был помощником начальника железнодорожной станции в Алексине. Он
умер от малярийного туберкулеза в октябре 1920 года. Но, потолкавшись по раз
ным канцеляриям, мама плюнула и сказала: «Прокормлю детей сама». Из казен
ного дома нас выселили, дали теплушку, в которой мама уместила все наше им
ущество: двуспальная кровать, на этом ложе мы все четверо спали, швейная м
ашинка, комод, стулья. За кроватью Ц стог сена и рядом Ц корова Красавка,
она никак не хотела ступить на помост, и ее железнодорожники силой затол
кали в вагон.
Ехали в Смоленск, где жила старшая сестра мамы, тетя Верочка. Добрый, краси
вый человек. Они снимали хорошую трехкомнатную квартиру. Ее муж Ц инжен
ер, начальник железнодорожного депо. Для коровы Вера Дмитриевна зааренд
овала сарай. Приняла нас ласково и по-русски широко.
Было лето 1921 года. На рынке уже все можно было купить, появился весомый черв
онец, серебряная разменная монета. Медные пятачки были солидные, на пята
чок покупали французскую булку и вдобавок кусок колбасы.
Вечером, когда Александра Дмитриевна и Вера Дмитриевна сидели за столом
в кухне и обсуждали, чем заняться и как заработать, явился с работы Садоф А
лексеевич, намного старше своей жены, лысый, с белыми усами, в чесучовом ко
стюме, любящий во всем порядок, его ценили на службе, он жил интересами сво
его дела. Их квартира выходила окнами на железную дорогу. Вера Дмитриевн
а рассказывала, что муж ночами напролет мог сидеть у окна и делать подсче
ты, сколько раз прогудели маневровые паровозы. Каждый гудок, по его расче
там, стоил 10 золотых копеек. За ночь набирались рубли, и он выкладывал эти ц
ифры на собрании машинистов. Сам ходил по железнодорожным путям, выявлял
сгнившие шпалы, проверял работу стрелок, семафоров. Опускался в паровоз
ные ямы. Машинистов и кочегаров знал по имени и отчеству и вместе с тем в н
емалой степени был наделен барством…
Он вошел, увидел нас, сидящих и жующих за столом, и сказал, проведя пальцем
по усам:
Ц Это что же, четверо ртов на мою голову?
Мама вскочила с места и вышла. За ней выбежала тетка Вера. На следующий ден
ь мама продала корову, сено, сняла по Кукуевской улице у домовладельца Фе
дорова двухкомнатную с кухней квартиру в деревянном доме с проваленным
полом, куда мы и переселились. Мама купила на базаре огромный чугун. Тетка
Вера сказала знакомому летчику, что одна женщина, пожелавшая остаться не
известной, может принимать у военных белье в стирку. И мы с мамой в этом ко
тле, подогреваемом в русской печке, стирали белье. Тетка Вера подарила ог
ромный трехведерный самовар, чтобы кипятить в нем воду для стирки.
Но этого заработка не хватало, а деньги, полученные за корову, таяли, и мам
а устроилась уборщицей на биржу ломовых извозчиков. Утром на рассвете мы
ходили убирать огромное помещение. Сначала выгребали грязь лопатами, а
потом мыли тряпками и холодной водой пол.
На столе в конторе я увидела какой-то странный железный ящик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129