Ночь снова прорезал вой сирены. Когда «кадиллак» остановился в каких-нибудь двенадцати ярдах от витрины, Пикелис устремил взгляд на стекло и заморгал.
— Ближе!
Лимузин подъехал вплотную к витрине и встал как раз напротив предмета, привлекшего столь живое внимание прохожих.
Это был, по правде сказать, весьма необычный предмет, который, даже будь он выставлен в любой другой витрине магазина любого другого города, привлек бы внимание прохожих. Даже самые замысловатые сооружения, которыми к Рождеству декорируют витрины фешенебельных столичных магазинов, не могли сравниться с этим по новаторству, простоте и откровенности. Посреди витрины в кресле-качалке восседал'Лютер Хайетт. Он был без одежды и без сознания. Его руки были связаны, и ноги тоже были связаны, а какой-то шутник водрузил на его огромную голову — немного набекрень — рыжий парик. Его срамное место было прикрыто горкой измятых американских банкнот, и несколько случайных купюр торчали между пальцами ног и из-под забавного парика. На тот случай, если бы смысл его символа оказался не вполне ясен зрителям, кто-то расшифровал его значение в сделанной губной помадой надписи на голой груди Хайетта.
Такую идею по достоинству оценило бы агентство «Дойл, Дейн, Бернбах»: ведь эта нью-йоркская дизайнерская фирма сделала себе громкое имя на оригинальных рекламных плакатах, отличающихся строгостью композиции и лапидарностью словесного решения.
А эта конструкция, безусловно, производила весьма яркий визуальный эффект, что же касается ее словесного решения, то трудно было придумать что-либо более
краткое.
Обращенный к потребителю призыв в сущности состоял лишь из двух слов.
Простых, ясных, звучных.
Два слова — большими буквами.
НЕ ПЛАТИТЕ.
Граффити — вот как это называется. Надпись не была сделана на стене общественного туалета и не содержала в себе тех исторических англосаксонских обозначений сексоэротических понятий, которые ныне столь браво используются нашими молодыми революционерами, бунтующими против меркантилизма, бездушного конформизма, расизма, империализма, против во все сующих свой нос фашистов, против садистов, засевших во всех учебных заведениях и аптеках.
В Чикаго, Лос-Анджелесе или Лондоне эти два слова вряд ли сочли бы оскорбительными, но в Парадайз-сити они были сущей похабщиной. Пусть и не нецензурной бранью, но все равно эти два слова были безусловно непристойными, и их намеренно использовали, чтобы взорвать общественное спокойствие и порядок. Вот почему было очень удивительно, что этот подрывной лозунг не возымел ожидаемого воздействия ни на полицейских, ни на пассажиров лимузина. Полицейские, вышедшие из патрульной машины, выглядели скорее слегка озадаченными и немного виноватыми, словно они пропустили «пенку», тем лишив родную команду малейшего шанса на выигрыш. Личный шофер Пикелиса только взглянул на витрину и тут же отвернулся. Дочь рэкетира взирала на поразительную мизансцену внимательно и спокойно, по всей видимости, даже не подозревая, что это имеет некое отношение к ее отцу и, косвенным образом, к ней самой. Что же касается Джона Пикелиса, то его глаза были раскрыты чуть шире, и взгляд был чуть пристальнее и чуть свирепее, чем обычно, но на его большом лице не отразилось ни тени эмоции. Он не выказал ни озабоченности, ни ярости — вообще никак не отреагировал.
Осторожный, бестия, подумал Карстерс.
Какой же ты невозмутимый и осторожный — что ж, и мне надо придерживаться той же линии.
— Что это значит? — изумился красавец лазутчик. Пикелис пожал плечами.
— Трудно сказать,— ответил он.
— Невинная шутка? Проделки молодых шалопаев? — предположил гость города.
— Сомневаюсь,
Подкатила еще одна полицейская машина, и из нее показался Бен Мартон, прибывший обследовать место происшествия. Мельком посмотрев на витрину, он что-то сказал полицейским из первой патрульной машины, и те пошли в разные стороны. Один поспешил за угол — по-видимому, к черному ходу магазина, где мог стоять «на стреме» преступник, а второй патрульный решительно двинулся к дверям универмага и нашарил датчик охранной сигнализации.
Мартон узнал лимузин и подошел.
Пикелис нажал кнопку, и стекло задней двери «кадиллака» опустилось. Он заговорил первым.
— Мистер Карстерс — ах, прошу прощения, Пи-Ти — только что спросил у меня, что это значило,— простодушно сообщил главный гангстер.— У вас есть какие-нибудь идеи, капитан?
— Пока ничего определенного, но я не пожалею сил, чтобы это поскорее выяснить,— пообещал Мартон.
— Если это своеобразный протест потребителей против непомерно высоких цен в этом универмаге,— задумчиво пробормотал разведчик,— то это и впрямь жест
отчаяния.
— Это очень странно,— согласилась сидящая с ним рядом девушка.— Точно кадр из авангардистского фильма.
Мартон покачал головой.
— Наши потребители еще пока в своем уме,— рассудил он.— Это ужасно, просто ужасно.
Похоже на выходку хиппи, но вряд ли кто-нибудь из этих желторотых негодяев мог бы так поступить с Лютером.
— Лютер? — переспросил Карстерс.
— Человек в витрине. Он же отставной полицейский. Его голыми руками не возьмешь. Ума не приложу, что могло произойти.
В этот момент полицейский из первой патрульной, машины вошел в витрину из торгового зала и начал развязывать безжизненного Лютера Хайетта.
— Мне любопытно узнать, Бен, что же это такое,— заявил Пикелис,— так что поставь меня в известность, когда узнаешь, кто это сделал и почему.
Потом он нажал на кнопку, и стекло «кадиллака» закрылось, резко оборвав беседу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98