— Стой!
Пролетки остановились, цыгане притихли, а друзья начинают договариваться, куда ехать, потому что кто-то, к счастью, вспомнил, что вода сейчас в источнике холодная — ежегодно, как раз в это время, несколько дней в купальнях только холодная вода. Посоветовавшись, решают продолжить путь и ехать в Эминову Кутину. Снова покатили.
— Эй, цыгане, закоптелые души,— кричит с пролетки Калча,— играйте о моей тоске, чтоб за сердце хватало! Сыграйте «Ведомо ль тебе, что я просватана?».— И, развалившись на сиденье, сдвигает набекрень свою феску.— Ах, Волк, Волк,— говорит он, покачивая головой,— не побратим ты мне больше, а лютый враг! Вот так тебя и стану отныне величать.
— Не валяй дурака! — укоряет его Волк.
— А что? Разве ты не злодей, не волк? Разве не как голодный волк ты схватил нашу лучшую овечку, нашу маленькую Сику? Видал, какая она крошка?! Хоть за пояс ее заткни, любуйся и нюхай, как гвоздичку!
— Слушай, брось болтать ерунду! — говорит Волк.
— Э-э-э! Здорово ты меня объегорил, крепко, по-разбойничьи объегорил! Э-э-э! Вражина ты, а не побратим! Пришел невесть откуда и, как молчан-собака, хвать — прямо за сердце! Э-э-э! Ведь зарезал, тупым перочинным ножом зарезал, как пасхального агнца! Э-э-э! За что же? — И давай горланить:
Мит-Мит-Мит-Митанчо, ох, Чтоб ты лопнул, чтоб ты сдох!
— Сиди-ка и молчи! — утихомиривает его Волк.
— Тебе повезло! Ты вдовец, тебе просто! А мне как быть, что мне делать? Жена у меня здорова, как хавронья, сто лет еще проживет! На Сике мне надо было жениться в то время, когда отец с матерью мне ее обещали! Ах, какая была горлинка, а как запоет — ну настоящий антик, а не девушка!
— Слушай, ты ведь женатый человек, не вдовец и не турок, что же ты, двоеженцем станешь?
— Но ведь и я могу когда-нибудь овдоветь! Почему бы нет? У хаджи Катлака семь жен. И знаешь, сколько лет было седьмой, когда он ее взял? Шестнадцать, брат. Розовый бутончик! Пройдет мимо, так и пахнет на тебя розовой водой.
— Ну и дурак же ты!
— Извозчик, стой, покуда командир стремя найдет! — командует Калча. Пролетки останавливаются.— Эй! Негодяи! Ну-ка сюда, стать передо мною, как лист перед травою!
Цыган в белом цилиндре соскакивает с пролетки, подбегает к Калче и останавливается в ожидании распоряжения.
— Что желаешь, братец?
— Какой я тебе «братец», негодяй?! Кому «братец»? Цыганам? — орет Калча и норовит дать цыгану затрещину, но ловкий парень увертывается и отскакивает от пролетки подальше.— Ты знаешь, что у меня есть еще грамота, дающая мне право ухлопать по собственному усмотрению двух цыган, как двух зайцев в лесу, и никто мне слова не скажет?!
— Ваше степенство, господин Калча...— лепечет цыган и кланяется, глотая от страха все прочие слова.
— Ну, то-то же... для тебя я, во всяком случае, ваше степенство, ясно, закоптелая твоя душа?
— Ясно, господин городской старейшина Калча!
— Вот так... А теперь сыграйте-ка мне песню — забыл, никак складно не получается, там сначала поется про Тодору, про любовь. Ну, эту знаете:
He тебе ли, Тбдора,
Мое сердце отдано? Пойдем купим, Тодора, Антерию, Тодора. Как пройдешь в ней по двору — Загляжусь на Тодору! Пусть от зависти от злой Лопнет враг и твой и мой.
Все время Тодора упоминается, ясно тебе, цыганское отродье? А потом в песне поется, как он купил ей еще серебряный пояс, стамбульскую феску, белый большой платок, приштинские шлепанцы на деревянном ходу, широкую янинскую юбку и пару туфелек; все это, говорится в песне, он купил, чтоб она носила, а он смотрел на нее и гордился, а враги лопались бы от зависти, его враги и ее, как лопается от досады из-за Сики и меня вот этот самый Волк, что сидит сейчас со мной. Вот что вы мне сыграйте, и тогда вся компания вознаградит вас по-царски, а я не стану вас убивать — вам и этого за глаза хватит.
— Слушаемся, ваше степенство, господин городской старейшина Калча!
— Только играйте так, чтоб скрипки плакали от великой печали, как цыган плачет, когда его жена бросит и пустится во все тяжкие! Понятно? Ну, играйте про мое горе-печаль!
— Слушай, Калча,— взрывается Волк,— как бы тебе не накликать еще одно «горе»! Вот сграбастаю тебя и вышвырну из пролетки. И, судя по тому, как ты начал, так оно и будет!
— Ого-го-го? Интересно, как это он меня вышвырнет! Не торопись, мой милый! Ты что думаешь, Калча безрукий? Калча будет сидеть, глаза потупя, как деревенская невеста на смотринах, пока ты будешь его вышвыривать? Сколько вас таких идет на дюжину? Еще поглядим, кто вылетит!
— Ну, коли ты такой дурак,— говорит Волк,— либо ты выходи, либо я! Вместе нам нельзя. Светислав, иди сюда! Садись рядом с этим дураком, может, вы лучше поладите.
— Ишь как раскудахтался! Что ж, значит, и побалагурить с друзьями нельзя? Ты что, шуток не понимаешь? Сразу ругаться? Ни к чему это! Я с Чапой и пешком могу.
— Ах, сиди лучше, только не сходи с ума.
— А за «дурака» большое тебе спасибо, побратим!
Спасибо, побратим, тебе преогромное! Такого мне еще ни один человек не говорил. И вот довелось — от побратима услышал! Покорно тебя благодарю, в ножки бы поклонился до сырой земли, только темно сейчас, боюсь, поклона моего не увидишь!
— Да полно тебе, сиди уж...
— Честь и хвала тебе, побратим! — Калча кланяется и снимает шапку.— И... как это ты сказал... дурак... э-э-э... Конечно, ты человек ученый, маракуешь в грамматике и математике, книжный человек, инженер и богослов, а я дурак. Что поделаешь? Так дураком и умру! Честь и хвала старому учителю Тасе и за то немногое, что знаю, за то, что научил читать и писать. Три кафизма в псалтыре одолел и даже в четвертый забрался, да выгнали из школы за то, что ловил ворон на уроках, впрочем, и самому хотелось бросить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43