«Могу, мол, много кофею выпить, сколько ни сваришь, все выпью, нисколько он мне не во вред». Так и оставил его в покое, понял, что все равно не избавишься.
— Но как ты все-таки полагаешь, кто он и что он?
— Надо думать, бродячий панорамщик, либо скоморох, похоже, что такого сорта... Какой-то бред, господин председатель. Я его не звал и не задерживал, но насильник он и буян похлеще тех...
— Какой срам!
— Только и выискивает, как бы оскорбить. На ту троицу я не так обижаюсь; знаешь, с давних пор мы дружим... столько раз пировал у них в доме! Но скоморох-панорамщик... ох, сударь, ей-ей, сидит у меня в печенках! На другой день уже принялся откалывать номера, а эти дураки у него на поводу и все мне на зло делают. Сыт уже вот как,— и он провел ребром ладони по горлу.— И знаете, чего еще этот скоморох добивается?
— Чего же?
— Нравится плуту одна девчонка... знаете Йолчу, дочку гайтанщика... ту, что прислуживала, если помните, у меня на славе. Так вот, задумал он на ней жениться. А этим ослам загорелось стать сватами! Еще вчера требовали, чтоб девочка их угощала. Я послал им своего ученика Митанчо, так они его прогнали, подай, дескать, им Марийолу: «Сейчас же пошли, кричат, Йолчу, пусть споет нам «Пой, соловушка, да без крику». Потому-де она в мать уродилась и поет эту песню отлично, только не станет конфузиться, как мать, потому что в школе училась! Что было делать? Послать — боюсь, сударь, ведь с ними шутки плохи. Решил послать цыган. Они их обругали, выгнали, а одного Калча еще и отколотил. И давай опять требовать: «Пошли, Ивко, к нам Йолчу, мы выдадим ее замуж!» — «О боже, говорю, разве так выдают замуж и женятся? У нас немецких обычаев в заводе нет. Не та, говорю, вера! Что еще за новая мода?» А они: «Приведи, мол, и приведи, мы ей и жениха подобрали». Я думаю по простоте сердечной, пьяные, мол, сами не знают, что говорят! Ан, вышло по-другому. Оказывается, они уже договорились и назначили свадьбу на красную горку. Скоморох — жених, Уж — кум, Калча — старший сват, а деверем — аптекарь Мирослав.
— Ну и как? Отвязались? — спросил господин председатель, которого рассказ Ивко все более заинтересовывал.
— Какое там! Разве такие отвяжутся? «Приведи ее сюда, кричит панорамщик, мы с ней в фанты сыграем, замечательная, дескать, игра, нацелуюсь с этой рыбонькой за один день больше, чем за всю жизнь с женой и тремя свояченицами!» И этот старый болван, Калча, подначивает: «Приведи, кричит, и мать, Сику, если чего опасаешься, мы и с ней в фанты сыграем. Пусть она упадет в колодезь разок, аршин
на двести, а я буду ее вытаскивать!» И закручивает усы. Боже ты мой! Пьяные, что с ними сделаешь? Фанты, конечно, скоморох придумал, откуда Калче знать про фанты?! В наши времена таких забав не водилось. «По теперешней моде,— кричит Калча,— молодые женятся и замуж выходят непременно с эдакими штучками-дрючками! Нечего, дескать, конфузиться, воспитание сейчас базарное!»
— Ну и что? — допытывается председатель, все больше и больше заинтересовываясь.
— Остается только моей хозяйке сходить к Сике и спросить: выдает ли она дочку, верней, выдаст ли она дочку, а девушку: нравится ли ей парень?
— А что за дом? Какая семья?
— Небогатые они, господин председатель. Дом, виноградники на Горице и в Габроваце — один двенадцать, другой пять соток, луг и осел, конечно. Вот и все. Но девушка хорошая и, ровно голубка, кроткая... Ну как рассказала мне о том моя Кева, голова кругом пошла, ей-богу! Во-первых, не знаю, что за человек, во-вторых, незваным ко мне явился, а в-третьих, он же прогнал меня из дому, а сейчас еще требует, чтоб я его женил! О такой срамоте хоть в книгу пиши, ей-ей, господин председатель, я тебе говорю! Спасай!
— А чья она, ты сказал?
— Моя срамота, сударь...
— Да нет, чья девушка?
— А-а-а! Ты про Йолчу спрашиваешь?! Отца ее звали Тане, гайтанщик Тане. Поначалу гайтаны делал, потом знаете как! Ремесло захирело, люди на французский манер начали одеваться, он и прогорел... Что было делать? Пошел в пономари... Умер лет шесть тому назад. Добряк, мухи не обидит, оставил после себя вдову, Сику. Их дом поблизости от моего, в Персиковом переулке. Так вот, они и задумали просватать девушку за этого проходимца. Уж очень-де ему приглянулась.
— Что ж, девушка красивая, каждому понравится, а глаза на то и даны, чтоб смотреть...
— Ив самом деле хороша.
— Дал ему бог глаза, знает толк человек, полюбилась, знаешь, как оно бывает.
— Может, господин председатель, само собой, может и такое случиться. Девушка красивая, скромная; вылитая мать! Каково яблоко, таково и семечко, говорят турки. Сика и сейчас еще пригожая, в полном соку женщина.
— Значит^ и Сика была красивой?
— И девушкой, говоришь, была пригожа?
— Еще бы! Настоящая красавица. В мое время... и я был парнем хоть куда! Эх, председатель, не поверишь,— воодушевляясь, продолжает Ивко и подходит к самому столу,— не поверишь, такой девушки до самого Стамбула не сыскать было. А что за голос? Как запоет старинную:
Марика-Маруш, все-то ты знаешь,
Врешь-завираешь, дурочку валяешь!
С три короба наврала — и враньем так ловко
Выманила скакуна у меня, плутовка!
Зальется, запоет, бывало, своим звонким голосом,— продолжает Ивко и сдвигает набекрень свою феску, которая необъяснимым образом очутилась у него на голове,— так ничего на свете не пожалеешь! Вот как тебя сейчас, вижу ее молодой девушкой в красном платье, точно алый цветок, яркий тюльпан, что весной расцветает. Поет в винограднике, там, где Агушев пчельник, а мы, парни, спрячемся в канаву, как лисы близ курятника, и, затая дыхание, слушаем. Эх, что и говорить!— И он сдвигает свою феску совсем набок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43