Во здравии тебе его встретить! И чтоб нам к тебе прийти, и чтоб ты нас встретил и проводил иначе, чем этот пес Ивко.
Все поздравляют Волка со славой, целуются, пьют и снова целуются.
— Добро пожаловать! — говорит Волк, уверившись наконец, что председатель прав.— Прошу присаживаться.
Все садятся, Волк прислуживает стоя.
— Господин председатель! — начинает Калча.— Виданное ли дело, как празднует свою славу Митанче? Что значит Волчья слава — в чужом доме справляет! Боже ты мой! Чего только на свете не бывает!
Калчины слова задевают Волка, он хмурится и даже чуть сердится, впрочем, он не в своей тарелке еще со вчерашнего дня. Больше помалкивает, пыжится, поглядывает по сторонам и крутит да поглаживает усы.
— Что ж, раз так,— говорит председатель и протягивает корчагу, чтобы наполнили,— дело иное, положение меняется. Почему сразу не сказали! Беру свои слова назад! — И выпивает до дна.— Светислав, положи-ка вон туда мою шляпу, чтоб не мешала.
— Боже ты мой, как все здорово получилось. Только прошла Ивкова слава, как подоспела Волчья,— говорит Калча.
— Что за слава без музыкантов! — замечает Уж.
— Веселая, господин председатель! — говорит Волк.
— Только очень тихая! — замечает председатель.
— Еще бы, без цыган всегда так! — говорит Уж.
— Были тут недавно одни, да мы их прогнали, воры они. Скупали во время войны с турками награбленное в Алексинаце и Княжеваце. Когда мы взяли Ниш и стали жить в Сербии, я поклялся, что буду их бить, где только придется, в веру их вонючую фараонскую так! Веду счет, еще трое осталось, и будет ровно сотня.
— Что-то без цыган скучно! — говорит председатель.— Какая без них слава?
— Скучная, господин председатель! — поддакивает Калча.
— Слышишь, кум Светислав!
— Я... о, пожалуйста... сделайте одолжение! — восклицает Светислав.
— Значит, я, как и сказал, буду тебе кумом, Волк старшим сватом, а Калча посаженым. Согласен, Калча?
— Я на все согласен,— говорит Калча.
— Какая честь! Дело перешло в руки сильных мира сего... Итак, есть надежда! Черные мысли о смерти — прочь!
О, Марийола, сгорая, любя,—
Ты недоступней небесного рая!
Взор свой страшусь я поднять на тебя:
Дивно сияешь, меня ослепляя.
Жизни моей догорают огни...
О, возвратись и прощально взгляни! —
заканчивает декламацию Юлий Флотвел из бродячей труппы.
Калча слушает, не спускает с него глаз, и все время подталкивает локтем Ужа, чтоб тот тоже слушал.
— Знаешь, кум, сбил ты меня с панталыку своими фантазиями... Значит, о чем бишь я хотел сказать? — спрашивает председатель.
— Речь шла о цыганах! — подсказывает Калча.
— Ах да, кум и писарь... завтра напишешь расписку на пол-оклада...
— Слушаюсь, господин кум, а на сколькр прикажете?
— На пол-оклада, сорок восемь динаров, с пятнадцатого и до конца месяца, из расчета жалованья делопроизводителя общины, а в месяц будешь пока что получать девяносто шесть динаров.
— Покорно благодарю, господин кум-председатель, единственный мой истинный друг и благодетель.
— Ого! Каких только слов не наговорил? Зови просто: кум, и все.
— Спасибо, кум. Итак, кум, что вы хотели мне приказать? Куда кум оком, туда кум скоком!
— Мать честная, расцветет наша община с таким писарем! — смеясь, замечает КаЛча.
— Ступай, кум, вон к тому писарю, что стоит у дома, и скажи, чтоб сейчас же послал всех шестерых стражников во все шесть цыганских слободок, и пусть к Пантелеймону заглянут, если никого не разыщут в слободках, и обязательно приведут музыкантов.
— Сколько?
— Сколько найдут.
— Вряд ли они придут,— замечает Калча,— у них слава.
— Тоже мне слава! Цыганская! Что значит не придут? Пусть только скажут, председатель кличет. Ступай... погоди... эй, постой... Распорядись, чтоб палили из церковных пищалей.
— И цыганок пусть приведут! — предлагает Калча.
— Всех подряд зови. Знают они Волка, небось не раз плясали мне «Мекам» или «Зейбекский».
— Будто они не знают бакшиш председателя! — замечает Уж.
— Ну, счастливой славы! Со счастливым свиданьицем! В этом году как можешь, а в будущем — как хочешь! И дай бог тебе хозяюшку,— говорит председатель.— Хоть ты и Волк, но не обязательно волком оставаться.
Чокаются, пьют.
— Садись, Мито,— уговаривает председатель.— Чего пригорюнился? Что с тобой?
Волк молча стоит, крутит и подергивает свой ус, смотрит на кончик носа, как человек, который знает себе цену и намеревается этим воспользоваться.
— В самом деле, что с тобой? Ты, побратим, кажись, загрустил?
— Да так. Ничего! Раздумываю. Сколько времени мы уже водим дружбу, а вам и в голову не пришло женить меня и позвать господина председателя в кумовья! А вот этому, что явился только вчера, уже нашли и девушку, и кума, и старшего свата, и все на свете! Вот что мне обидно!.. Умру, а этого не забуду!..
— Но послушай, побратим, стоило тебе намекнуть...
— ...Вот и приходится встречать праздник,— продолжает грустно Волк,— без жены да еще в чужом доме! Потому и болит у меня сердце. Уж очень все это печально!
— Да брось ты, дело поправимое, было бы желание! Давай-ка выпьем. Только захоти!
— Кто же себе добра не хочет!
— Брось, не будем сейчас об этом говорить. Скоро цыгане придут.
Шутка ли, Волку пришлось встретить славу в чужом доме. И он опять насупился, поглаживая свои усы, надувал щеки, пыжился да молчал, словом, вел себя так, как ведут себя все влюбленные вдовцы. Даже музыканты не исправили ему настроения.
А музыканты прибыли спустя полчаса.
Тем временем Ивко сидел в трактире, пил кофе чашку за чашкой и принимал донесения. Они его полностью успокоили, поскольку власти, судя по всему, прибыли на место происшествия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43