На кой мне столько науки — не во владыки же идти! Мне много не надо! А тебе опять же спасибо! — говорит Калча и порывается сойти с пролетки.
— Сиди уж, оставим этот разговор! — говорит Волк, удерживая его за рукав.
— Ты что думаешь? — все больше распаляясь, разоряется Калча.— Женюсь, дескать, обзаведусь хозяйкой, на что мне нужен Калча с компанией и вся эта хреновина?! Чуть стемнеет, я дверь на крюк, поставлю к себе поближе кувшин с вином и под бок к хозяйке; глотну вина, погрызу каленых орешков, перекинусь словечком с женушкой — и таким манером преотлично скоротаю век! А ишаки-побратимы пусть прохаживаются мимо дверей, как кобели мимо колоды, на которой мясник мясо рубит, увидят, что дверь на замке, в дом не полезут — я же буду глохтать винцо в компании со своей Сикой и слушать ее песни, так и проживу свой век, что глухарь на току! Э-э-э! Знаю я твой нрав! Раскусил тебя давно, как фальшивую монету! Э-э-э-э! Так оно и будет! Поглядите-ка на него: ведь в твоей ослиной башке, сквалыга, только это и вертится! И это называется дружба?! — сердито рычит Калча и выходит из пролетки.— Несчастное волчье отродье! Сейчас небось скажешь, мы-де поругались, поссорились! Это у тебя в голове, волчье отродье? Ого-го! Я тоже не лыком шит, кое в чем тоже разбираюсь. Да, да!
— Нет, нет! Раз ты так думаешь, лучше уж я сойду, а ты садись! — говорит Волк и тоже вылезает.
— Да что вы там, как дурни, из пустого в порожнее переливаете? — кричит им Уж с другой пролетки.— Кони в мыле, застудим. Садитесь, нечего терять время.
— Ты что, не видишь, как эта проказа,— говор Волк,— задевает и оскорбляет мою семью!
— Да вы еще не семья! — едко замечает Калча, з тягивая на животе пояс.— Вы, может,— цедит он со злорадством,— еще и не породнитесь...
— Да, верно, еще не семья! — соглашается Волк.
— Еще поглядим, что у тебя получится... Может, ничего и не выйдет! Не торопись! В нынешние времена это не так уж трудно. Не пожалею десятку-другую на гербовые марки и еще десятку на три кружки пива и швабскую колбасу с хреном адвокату, а он уж сумеет!.. Э-э-э! Ты у меня еще хлебнешь шилом патоки, зачем, скажешь, только на свет народился! Я тебе устрою свадьбу, лопнешь со смеху, не бойся!
— Да сядете вы наконец? Волк, садись хоть ты, ты все-таки поумнее,— говорит нетерпеливо Уж.
— Ладно,— соглашается Волк,— сяду, ведь я и не думаю его обижать. Скажи ему только, чтоб успокоился и не валял дурака. Ну, Калча, садись.
— Черта с два! Отныне и «здравствуй» тебе не скажу!
— Калча... послушай, Калча...— зовет его Волк,— друг...
— Был когда-то! — сердито бросает Калча и, стоя в темноте, чистит рукой брюки.— Чапа! Сюда, верный друг! Пойдешь со мной; мы пешком, нам ученое общество ни к чему. Мы с тобой простаки, я хоть три кафизма прошел, а у тебя и того нет! — И принимается гладить сидящего Чапу, который бьет хвостом по земле в знак согласия.
Маменька родимая, как помру — Ты беги к Манулачу-дохтору!..—
запевает Калча и пускается с Чапой в путь.
— Кум! — кричит Волк.— Иди сюда, кум. Я-то считаю тебя кумом, а ты вот как!
— Какой уж там кум?! Кум! Не кум я тебе,— говорит Калча, несколько смягчившись, и останавливается.
— Кум, горе ты мое. Как же я без тебя, ты должен быть моим кумом.
— Для чего я тебе нужен? Найдутся люди поученее меня... Да и как ты откажешь старому куму?
— Нет, нет! Никого другого, только тебя! Когда я первый раз женился, мы друг друга не знали, да и где я был! Потому упрекать меня не за что, но сейчас... разве свадьба расстроится, тогда не покумимся... а старый кум помер.
— Но ведь вместо старого кума, может, нужно кого-то из семьи...
— Кум! Давай поцелуемся, а кума тебе свяжет пояс и вышьет тонкий шелковый платок...
— Хе, хе! Несчастье волчье,— воркует Калча и, разгладив усы, целуется с Волком.— Что делать, свой ты, собака! Я сяду, кум, рядом с тобой.
— Садись, кум, радость моя!
И кумовья, усевшись рядом, обнимаются.
— Поговорили, и ладно. Что было, быльем поросло! — говорит Калча.— Сейчас все в ажуре, словно ничего и не было! Только научись разговаривать!
— Ну, поехали в конце концов в Кутину,— говорит Уж.
Бранит Гена мать, отца, Что выдали за вдовца, Лесковацкого купца...—
запевает Калча и надвигает куму шапку на нос.— Эх, где мое ружье в этот печальный для меня день!
— О-о-о-о-о! — тянет Волк.— Ты опять за свое! Извозчики стегнули по лошадям, цыгане запели, Чапа
залаял и побежал рядом с пролеткой, где сидел Калча, и вся компания с шумом и гамом покатила в Эминову Кутину, чудесное местечко для гулянья.
Что они вытворяли в Кутине, как развлекались и они и кутинцы, тоже, по всей вероятности, не менее поучительно и интересно, чем было до сих пор, однако автору, к сожалению, описать это не представляется возможным, поскольку у него нет достаточно достоверных данных, какими он до сих пор пользовался со свойственными ему скрупулезностью и добросовестностью, за какие, разумеется, ручается. Рапорт же местной кутинской полиции — а она является единственным достоверным источником — был, к сожалению, устным, поэтому автор и не мог его обнаружить в архиве и воспользоваться им. И опять же (как, к сожалению, делают многие наши и иностранные писатели, порой даже отличные), прибегать к домыслу не в обычае автора. Этим бы он изменил скрупулезности и добросовестности, которым до сих пор следовал, и что еще хуже, потерял бы добрую славу правдивого и безупречного хроникера и, наконец, заслуженное доверие уважаемой публики. Можно только сказать, что в Кутине у них, видимо, получилась чистая чертовщина. Потому что Чапа вернулся в город один, прибежал к Ивко, завилял хвостом и залаял так (только что не заговорил!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43