— Будь счастлив, Светислав! Будь счастлив, Волк! Ты правильно поступил.
Все целуются со Светиславом, потом с Волком.
«А почему с Волком?» — спросит читатель.
Что ж тут удивительного! Волк тоже посватался. За Сику. Уж очень она ему намедни понравилась, когда, несмотря на уговоры настырного Калчи, отказалась петь. С той самой минуты она стала единственным предметом его помыслов и грез, и эта симпатия бурно, во всю прыть росла и крепла все эти три дня. Надоело ему быть вдовцом, задело за живое и то, что встретил свой праздник в чужом доме, а главное, его наповал сразила своими миндалевидными глазами Сика, вот он и упросил председателя замолвить за него словечко. И председатель так и сделал. Просватав Светислава, тут же повел речь о Волке. И весьма кстати, как раз когда упомянули о том, что теще не следовало бы жить в первые годы с молодыми. Он сказал, что и вообще хватит оплакивать мужа (да простит господь его душу), разумеется, он заслужил, чтобы память о нем хранили в сердце и дальше, но такова уж божья воля... его из могилы не поднять, продолжил Волк, а коли так, пусть господь даст здоровья живым! И грех ей, такой молодой, хоронить себя, словно монашке, когда она еще может принести людям пользу, и потому он предлагает ей руку и сердце. Автор не в силах так складно передать, как все это на самом деле получилось, но Волк примерно употребил вышеприведенные слова, а председатель их подхватил. И поскольку бог создал его сладкоречивым, то дело, таким образом, попало, как говорится, в надежные руки.
Сика молча слушала. Склонила чуть влево голову, опустила глаза, так что тени ее длинных ресниц упали до половины щек. Молчала, слушала и только теребила краешек фартука. А потом встала и поцеловала председателю руку. И покуда Марийола готовила кофе на кухне, в комнате просватали ее мать. Йола только на другой день узнала о других просинах и о том, что все уже сладилось. Договорились и о шаферах, и о дне свадьбы. Марийолиной на троицу, Сикиной на Петра и Павла.
— Ну, будь здоров, сынок,— говорит Ивко и целует Светислава в лоб.— Утром приходи за шляпой, а нынче пусть уж она переночует на крыше.
— Спасибо, отец! — благодарит Светислав и целует ему руку.
— Ну, доброй вам ночи! Будьте здоровы! Милости просим на святого Касьяна... когда буду справлять славу... меняю вот патрона!..— говорит Ивко, прощаясь. Потом подхватывает под руку жену и быстро удаляется, нахлобучив феску покойного гайтанщика Танчи на голову. Ночевать они идут к родителям Кевы.
— Видал Сику? Больше радуется за себя, чем за Йол-чу,— говорит Кева по дороге.— Вишь ты!
— Это, мать моя, дело известное. Рубаха кафтана к телу ближе. Зачем молодой пригожей вдове пропадать без мужа? Такого не бывает в ее годы! Вдова что цветок на пустыре, никто не сорвет, не понюхает, не вденет в петлицу!
— Да и за Миту я рада, просто расцвел, так щеки и горят! Как на крыльях полетел,— говорит Кева.
— Ах! — восклицает Ивко, ударяя себя кулаком в грудь.— Господи, только бы дожить до их славы, ничего больше не прошу! Уж тогда поквитаемся, и за эти три дня, и за непрошеную ярмарку в моем доме без поднятия флага и присутствия комиссара, и за кутеж с председателем!
— Ах, оставь, скажи лучше: слава тебе господи, что от них избавился! — замечает Кева.
— Знаешь, Кева,— говорит Ивко и останавливается,— забегу-ка я на минутку к ним, не терпится мне отомстить! — И поворачивается, но Кева хватает его за рукав и не пускает.
— Не смей ходить, горемыка! Не успел избавиться, а уже сам к ним лезешь!
— Да ведь только пакость им учинить!
— Нет, нет,— твердит свое Кева и держит мужа крепко за рукав,— пойдешь со мной, напакостить им всегда успеешь.
Ивко громко вздыхает и, снова ударив себя кулаком в грудь, ворчит:
— Я в долгу не останусь! Боком им это выйдет, на всю жизнь запомнят. У всех троих слава еще впереди. Заявлюсь в дом, сяду — шесть дней меня не выкуришь! А ты, Кева, знай радуйся. Приведу цыган из Ниша и Вране и такой тарарам устрою... А каких бабенок просватали?!.
Так тешил свою душу мастер Ивко и строил козни, идучи в дом тестя. А поскольку он был человек злопамятный и пакостный, то, поверьте, он так и сделает. Если уж за короткое время столько придумал... а ведь до славы Калчи, Ужа и Волка времени много! Да и на выдумки Ивко хитер, обведет вокруг пальца кого угодно; вот и сейчас он уже улыбается, радуясь предстоящей мести и позвякивая большими ключами от калитки, клети и ворот.
А придя на другой день домой и принявшись за уборку, наш мастер поклялся сполна отплатить побратимам той же монетой.
Ивко ушел с женой в одну сторону, председатель, строго наказав побратимам отправляться по домам, в другую. Побратимы, конечно, пообещали так и сделать и направились к пролеткам, стоявшим перед домом.
— Ну и бабенку же ты подхватил! — говорит Калча, поглядывая на Волка.— Молодец! Теперь уж мы послушаем: «Ракита, эх, ракита...» И поглядим на нее вдосталь. Мы ведь побратимы.
— Черта с два! Не выйдет! — отвечает Волк.
— И ты так говоришь побратиму?!
— Побратиму, конечно! Разве я женюсь для побратима?
— Не о том речь! Ничего тут худого нет, просто по-человечески...
— Так вот, я к тебе на славу и ты ко мне на славу — только и всего,— говорит, посмеиваясь, Волк.
— Что же, ладно! — соглашается Калча.
— Ну, садитесь! — понукает их Уж.
— Стой! — кричит Свети слав.— У меня предложение: а если мы что-нибудь споем? Я первым тенором, нужен второй тенор, баритон и бас. Составим отличный квартет, ей-богу! Нас как раз четверо, вот и получается квартет. Я, значит, тенор, ты, Калча, как будешь петь?
— Как и ты, побратим!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43