Но я человек мастеровой, некогда мне, разве лавку всегда оставишь на подмастерьев? Правда?
— Разумеется! — соглашается казначей.
— Ведь когда идешь на охоту, то, во-первых, оставляешь без присмотра лавку и упускаешь выручку, а во-вторых, возвращаешься домой с пустым ягдташем; значит, убыток плюс стыд. А позволять себе то, что делает Миле Сойтария, если знаешь такого, мне, Калче, негоже!
— А что делает этот Миле Сойтария? — спрашивает казначей.
— Миле Сойтария? Спрашиваешь, сударь, что он делает? Ежели ему подфартило и он что-нибудь подстрелит,— ого-го! — шагает в город через Стамбул-капию, по самому что ни на есть центру, только бы люди заметили. Повесит пару зайцев и расхаживает по торговым рядам, как павлин по огороду, и кричит на всю площадь каждому встречному-поперечному: «Здорово живешь!» А если кто скажет: «Молодец, Миле! Порядком наколошматил!» — так он уж и сам не знает, что ответить, бросит не глядя: «Да ну! Я их полдюжины настрелял, а потом подумал: на кой они мне ляд, кто их дома станет есть? И раздал батракам, только двух себе оставил, как видишь!» Но если ничего не подстрелит, мать родная, поглядел бы ты на него! Теперь через Стамбул-капию он не идет, а как трусливая баба крадется вдоль кладбища. Там, где сейчас Тутуновичев погреб, дождется темноты и только тогда шмыгнет в город через Жожину-капию, опустив усы, подобно турку, который возвращается с Карадага. И утром ни гу-гу, трусливая баба! Если же кто-нибудь его спросит: «А был ли ты, Миле, давеча на охоте?» — он только ответит: «Прошелся только до Келе-кулы и передумал, вернулся, не было настроения». Или скажет: «Чуток прогулялся, чтоб разрядить ружье, с заряженным нельзя, сам знаешь, оштрафуют». Вот так поступает Миле Сойтария, но я не таковский,— заканчивает Калча и прикуривает наконец цигарку, которую все это время держал наготове, так что раздражительный старый пенсионер уже дважды подносил зажигалку, предлагая: «Пожалуйста, брат, прикуривай!»
— Понятно! — говорит казначей.— Значит, дичи много?
— Уйма! Хоть голыми руками бери. Глаз у меня, сударь, меткий, ружье хорошее и ремесло подходящее и, уж если я подамся со своим Чапой...
— С кем, говорите?
— Вы не знаете моего Чапу?! Это моя охотничья собака, кобель. В Стамбуле такого не найдешь, настоящий охотник! — говорит с городостью Калча.— И мать его сука что надо!
— Где же вы раздобыли такого замечательного пса? — интересуется казначей.
— Подарил албанец Ибиш, с которым я водил дружбу еще во времена турок. Хороший был человек, а красавец — загляденье, и только! Вот разве что любил прихвастнуть, знаете, этак по-турецки! Как начнет рассказывать, какую тьму зайцев перебил, то, наверно, столько от Ниша до самого Стамбула не найдется! Когда турки ушли из Сербии, Ибиш мне сказал: «Слушай, Калча, вчера еще все здесь было нашим, турецким! Судьба! Бог задумал так сделать и сделал, а падишах с королем договорились. Ты, Калча, исповедуешь свою веру, я — свою. Ты сейчас королевский, я султанский! Я, говорит, возвращаюсь под власть падишаха, однако нашу дружбу, наш хлеб-соль не могу забыть. Вот тебе от меня борзая, она больших денег стоит, Калча! Но ты настоящий охотник, я знаю тебя, говорит, как самого себя. Возьми моего Чапу в подарок. А от меня тебе завет: береги его как родного брата. Как, говорит, поглядишь на Чапу, вспомнишь меня. Только и всего!» И слава тебе господи, я взял Чапу!
— Но что же в нем такого? Неужто такой необычный пес? — удивляется казначей.
— А ты как думаешь! Кстати, могу тебе рассказать одну историю, хоть наверняка знаю, что ты не поверишь, несмотря на то что все от слова до слова чистая правда, клянусь Чапой!— говорит Калча и поднимает стакан с вином.— А случилась она из-за моего Чапы.
— Пожалуйста, расскажите, вы очень нас обяжете...— начал было незнакомец.
— Сижу я однажды после обеда в лавке и работаю со своими подмастерьями. На улице льет дождь, шпарит так, словно все затопить собрался. Вдруг входит офицер, капюшон шинели надвинут на самый лоб, лица не видать, только черные усы торчат да глаза поблескивают.
— Какая прелесть! Вот и завязка! — восторгается незнакомец.
— Входит в лавку, поворачивается ко мне и спрашивает: «Это лавка пуговичника Калчи?» — «Да!» — говорит ученик. «А сам пуговичник Калча здесь?» — спрашивает офицер. Я поднялся, поклонился и говорю: «Ежели разыскиваете Калчу, то я и есть Калча, серебряных дел мастер, а Калчи-пуговичника в наших местах нет и не было!» — «Очень хорошо,— говорит он,— мне и надо Калчу, серебряных дел мастера».— «Для чего, спрашиваю, вам Калча понадобился?» — «Послали меня, говорит, с поручением от королевского двора. Король хочет завтра на рассвете отправиться на охоту, и ему сказали, будто твой Чапа не пес, а чистый антик! Вот я и пришел, говорит, чтоб ты дал мне его на время, а после мы тебе его вернем. Кланяется тебе король и просит дать своего Чапу, а я, говорит, королевский маршал!» Помолчал я немного. Что тут, думаю про себя, делать? Такая честь! Но Чапу без меня?.. И брякнул: «Благодарю вас, господин маршал, это для меня большая честь. За королевское величество я готов жизнь отдать, но отпустить Чапу одного, без себя, никак не могу! Невозможно, сударь. Собака только меня знает, опозорит и себя и хозяина, как потом на люди покажусь? Ежели и я, говорю, пойду с Чапой, то пожалуйста. Вот так королю и передайте. Чапа без меня ни есть, ни пить не станет!» Ну, покалякали мы еще малость, и человек этот ушел, «пойду, говорит, спрошу и вернусь». И чуть он за порог, как вбегает в лавку мастер по железным печам и кричит: «А знаешь, брат Калча, кто был у тебя в лавке?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43