!» — «Офицер, говорю, кто же еще?» — «Нет, говорит, сам король, я его, говорит, сразу узнал!»
— Король! — восклицает неизвестный.— Великолепно! Готовый материал для сцены!
— О господи,— кричу я.— Загубишь ты, Калча, свою головушку! Что делать? Сам король!
— Ну, хозяин, хорошо мы у тебя отдохнули и, клянусь богом, засиделись! — говорит господин Мирко, испу-ггнно ерзавший на стуле во время последнего рассказа Калчи.— Пойдемте, Стефка, Бисения, пора наконец!
— Посидите еще немного, вместе пойдем,— останавливает их казначей.
— Нет, нет! До свиданья, хозяин, и вы, господа! — И, поклонившись, все семейство уходит.
— ...А когда мы возвращались с охоты,— продолжает Калча,— король пригласил меня к себе в экипаж. Сам сел справа, а меня посадил слева. Собаки наши побежали впереди, смотрю я на них и млею от удовольствия: королевская собака бежит слева, уступив моему Чапе правую сторону! (До чего, значит, воспитанная собака — оказывает честь моему Чапе.)
— Вот так придет кто-нибудь и начнет...— бубнит сердито господин Мирко уже на улице.— Да разве можно такое болтать?! Нет, братец милый, нет! Не люблю я это. Сорок лет непрерывной безупречной службы; никогда не наказывали, ни одного замечания не получил и вот, пожалуйста, должен такое слушать... Мое правило, на службе ты или на пенсии, избегать таких разговоров, чтоб потом не ходить в свидетелях! Не по душе мне это!
— Так ведь это удивительная собака! Уникум! — восклицает незнакомец.
— Чистый антик, как говорится, а не кобель!— подхватывает Калча.— И породистый, его мать, если помнишь, принадлежала Белому Мемеду. Ибиш души в Чапе не чаял. «Чапа мне дороже пистолета! Ружье, какое захочешь, легко раздобыть. Пойду к ружейному мастеру и закажу себе по вкусу,— говаривал Ибиш,— и о деньгах не спрашиваю, а вот Чапа — единственный, другого такого в жизни больше не встретишь! Породистый, чистых, так сказать, кровей! — с гордостью рассказывает Калча и выпускает изо рта клубы дыма.
— Уникум! Уникум! — твердит незнакомец.
— Что такое? — поворачивается к нему Калча.
— Я говорю, что кобель, наверно, вам помогает... правая рука... помогает на охоте...
— Еще бы! — все больше увлекаясь собственным рассказом и теряя чувство меры, продолжает Калча.— В позапрошлом году, зимой было дело, пошел я как-то на охоту с моим Чапой, и до чего мне посчастливилось, не поверишь! Тут только я по-настоящему увидел и понял, что Чапа, как говорил Ибиш, стоит больших денег. Без Чапы я частенько возвращался бы без дичи, а с ним только успевай стрелять. Ей-богу!
— Да не может быть? — удивляется незнакомец.
— Клянусь! Настрелял столько, что не под силу нести. Пришлось к вечеру нанять осла на винограднике и нагрузить его битыми зайцами. А было их столько, что лишь по длинным ушам можно было узнать, что это не конь, а осел — вот сколько зайцев погрузил на беднягу! Ого-го-го! Намучился я в ту пору. Солнце жарит, весь обливаешься потом, боже ты мой, вот-вот подохнем и осел и я! И так стало мне жаль этого осла, зачем, думаю, ему околевать от зноя под таким грузом, летняя пора, сам понимаешь! Подумал и говорю себе: «Для чего тебе так много зайцев? Кто возьмет у тебя столько дичи?» Взял и освободил осла от груза. А потом как церковный староста с дискосом пошел по домам. В один дом — зайца, в другой — дикую утку, всех приятелей, все бедные дома обошел. Оставил три серны побратимам, а себе зайца и горную куропатку. Сделал по своему вкусу салат из свежих огурчиков и чесночка и здорово пообедал. Вот каков мой Чапа! Ивко, слушай, Митанче твой тут? Пусть сбегает ко мне домой и приведет моего Чапу, господа хотят с ним познакомиться.
— Брось! — говорит Ивко.
— Поглядим на него потом,— защищаются гости.
— Ну, жена пора! До свиданья, хозяин! — говорит казначей, которому как человеку, постоянно имеющему дело с цифрами, не очень-то понравился этот «зимне-летний» охотничий рассказ.
— Уже уходите?
— Пора! С какого времени сидим! Гости уходят. Их провожают.
— Сил нет слушать это вранье,— говорит казначей своей супруге, когда они очутились на улице.— Невмоготу, и только! Ты слышала? Ей-богу! Хоть бы врал да не завирался. Принимает нас за дураков, будто мы ничего не понимаем! Пошел на охоту зимой, а возвратился летом; охотился за зайцами, а раздавал серн и куропаток! Слышала, какие пули отливал! Эх, до чего же иной человек любит соврать, просто удивительно! И хоть бы концы с концами сходились, а то... праздник и тот поперек горла встанет!
Гости приходили до вечера, пока не зажгли лампу. Наконец поднялись последние. Остались хозяин, хозяйка, Ма-рийола, Калча, Уж и Волк. Остался и незнакомец. Он так горячо и оживленно разговаривал с Волком, что, казалось, не заметил, как опустели комнаты.
— А я и не спросил, может, вы ракии выпьете? — предлагает Ивко.
— И ракии и вина! — отвечает Калча.
— Сливовицы? Нашенской? Кева, ну-ка принеси немного ракии.
— Почему немного, несчастный,— говорит Уж,— будто не знаешь, что, слава богу, мы на нее главные клиенты.
Выпили по нескольку рюмок. Разговор оживился. Вино давно уже кружило голову, теперь ракия развязала язык. Торжественная обстановка праздника и церемонное поведение хозяина сменяется простотой и задушевностью. Идет оживленная беседа.
Хозяйка накрывает на стол, все усаживаются. Пришедшая за Марийолой мать тоже садится.
Ужинают.
— Слушай, Сика,— обращается к матери Марийолы Калча,— а сможешь ли ты спеть так же хорошо, как, бывало, в наше время пела: «Пой, соловушка, да без крику».
— Почему бы нет? — говорит Сика.
— Так спой! — просит Калча.
— Оставь, как не стыдно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43