Полный надежд, со спокойной душой, он отправился к себе, но по мере приближения к дому его все больше охватывал непонятный страх. Когда он уходил из дома, там была относительная тишина, но сейчас, уже издали, саднило в ушах от оглушительного крика и шума.
— Якаша, яраша! — неслись со двора выкрики цыганок, сопровождаемые завыванием зурны Амета.
— Мать честная, откуда такая напасть?! Да что же это в конце концов?! — восклицает Ивко и, расталкивая народ, кидается во двор, напоминая беззаботно сидевшего в компании человека, который вдруг узнал, что его дом горит. Останавливается он на демаркационной линии, за углом дома, чтоб поглядеть и послушать, что происходит.
А во дворе творится невообразимое! Такое может пожелать тебе только лютый враг! Крики, пиликанье, пальба, визги летят к самому небу! Шесть цыганских оркестров!
Все разом играют, поют — визжат скрипки, завывают зурны, звенят бубны, а цыганки неистово пляшут. Музыка слышна до самого Виника. Ходит ходуном и дом, и весь квартал от грома барабанов, звона бубнов, позвякивания браслетов на руках цыганок. Вот пляшет цыганка, кружится, рассекает воздух заплетенными косами и грациозно извивается всем своим стройным телом, а Калча, развалившись на подушке, сладострастно, точно кот, жмурится и кричит:
— Аха-а-а-а, цыганочка, крошка! — и стреляет вверх, разгоняя любопытных воробьев.— Играйте о моей печали, в веру вам вашу вонючую фараонскую!— И он обещает вышитые туфельки смуглолицей цыганке Кара-Бибер, из-за которой частенько возникают в кабаках драки между армейскими и штатскими. В итоге проломленные головы, измятые военные фуражки, сломанные стулья, тесаки без ножен в трактире и ножны без тесаков в казарме.— Пой, пой, Ружа! — орет Калча.
Ходуном ходит дом горемычного Ивко-одеялыцика.
Стоит хозяин, глядит, слушает, диву дается и думает:
«Что за притча, братцы дорогие! Какая владенная тут поможет?» Слыша за квартал, как от музыки и песен трясется его веселый дом, он не мог не верить своим ушам, но глазам своим уже тут, на месте посреди двора, не поверил. И, онемев, остановился как вкопанный. Будь Ивко человеком чувствительным, он, вне всякого сомнения, упал бы в обморок, это было бы самое подходящее, но поскольку мастер наш отличался крепким здоровьем и не знал, что такое нервы, а тем более слабые нервы, и, разумеется, не представлял себе, как можно упасть в обморок, он только раскрыл от удивления рот и так и оцепенел посреди двора. Оставив дом в относительной тишине, он застал сейчас истинное столпотворение, дьявольский шабаш, да еще в присутствии общинных служителей, к чьей помощи взывал. Стражники ревностно мыли стаканы, готовили посуду и серебро.
— Ой-ой-ой-ой! Сколько же цыган в нашем городе?! —вопрошает Ивко, которому ничего умнее в голову не приходит. Забыл человек о своей беде и только диву дается. И давай считать цыган и стражников, хозяйничавших как у себя дома.
— А для чего вас послал сюда председатель? Чтоб вы пропали! — кричит Ивко, полагая, что стражников (народ ведь они не богатый) подкупили.
— Мы выполняем приказ,— бросает стражник с засученными рукавами, разглядывая вымытый стакан и даже не удостаивая Ивко взглядом.— Чего ты нам говоришь, если тут наш главный!
— Что еще за «главный»? Вот пойду к господину председателю и спрошу, что это у него за стражники! Покажи мне своего главного! — требует Ивко, не видя никого, кроме цыган. Впервые ему в голову приходит вопрос: откуда в городе столько цыган? «Гляди-ка, пожалуйста!— говорит он про себя.— Весь двор забит цыганами, яблоку негде упасть, обязательно угодит в цыгана, а верней, в цыганку». И не удивительно! Все шесть стражников точно выполнили приказ. Каждый привел по оркестру: шесть стражников — шесть цыганских таборов. Стоят полукругом со всевозможными музыкальными инструментами культурного Запада и волшебного Востока. Цыгане полукругом, посередке побратимы, а в самом центре — матушки мои! — сам председатель, власть предержащая! В полном блаженстве и экстазе лепит ассигнации на лоб и щеки самой молоденько^ и хорошенькой цыганке Айше и обещает ей стамбульские туфельки. Бедный Ивко так и окаменел в своей длинной визитке и шелковом жилете с цветочками в вазонах, точно большой вопросительный или восклицательный знак.
Не в силах вымолвить слова, не веря собственным глазам, он долго молчит. «Власть, братец ты мой,— думает он,— отправилась тебя защищать и сама поддалась соблазну. И ее заразила эта трехдневная эпидемия, и ее увлек поток бурного веселья! Есть ли что-либо прочное и незыблемое в этой стране?»
— Будь здоров, хозяин! — кричит Ивко.— В этой стране нет больше ни порядка, ни закона! Пропал я с такими председателями!
— Ивко! Побратим! Негодник!— рявкают разом пирующие, увидав его. Оглушительно бабахают пушки, осыпая землей голову бедного Ивко, сюртук и шелковый жилет с цветочками в вазонах.
— Играйте: «Где ты, мой миленок, почему так долго не идешь?» — кричит Волк.
— Нет, нет, играйте; «Побратим, побратим, вот он, коль не ошибаюсь!»
Цыгане играют и поют то и другое одновременно. Ивко стоит среди двора, подбоченясь, точно человек, у которого на полпути между городом и селом сломалась телега» Стоит и смотрит как баран на новые ворота. И приходит ему на память позавчерашняя драка цыган, и он бормочет себе под нос:
— С цыган началась, с цыганами и кончится моя слава!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43