А собравшись, так и сияют от удовольствия, будто бог знает сколько времени не виделись. Если один шьет себе костюм, всем обязательно понравится материал и покрой, и все заказывают себе такой же. Если один наденет зимнее пальто, все спешат поступить так же; если один почувствует, что ему табак вреден, все тотчас хором жалуются на то же и подумывают о том, чтобы бросить курить; если одному надоест какой кабачок, никто из них больше и не поздоровается с его хозяином. Словом, это были неразлучные друзья, к великому огорчению их жен, которые не очень-то между собой ладили. И заботились друг о друге побратимы всем на удивление. Лучше всего это было видно, когда кто-нибудь из них заболевал. Стоит одному прихворнуть, остальные трое просто умирают со страху, и, хотя ничего серьезного нет, они начинают тревожно расспрашивать друг друга, кто и когда последний раз встречался с больным, как он выглядел и не заметно ли было каких симптомов, как, скажем: меньше ел или пил, и т. п. И пускаются его навещать. Посидят немного и уйдут озабоченные. Шагают молча по улице, потом один бросит: «Видали, братцы, как выглядит наш побратим! Эх, что с человеком стало! Беда! Потеряем мы его, останемся что сироты без матери!» — «Плохо, очень плохо»,— подтвердит другой. «Ничего не поделаешь, пока не поздно, надо звать врача».— «Слушай, какой врач! — возражает первый.— Глаза бы мои не видели этих коновалов! Разве они когда помогут? Как ты можешь такое говорить!» — «Я трех врачей уже пловом потчевал, а меня ни один еще не угощал. Потому я их больше и не зову. Зачем? Я и к Чапе лекаря не зову, как бы он ни болел. Чего ради его звать?» — «Что же делать? Думайте, люди!» — говорит третий. «Что делать? — говорит Калча.— Сами будем его лечить! Подумаешь, обойдемся без врача! Завтра соберемся и разотрем его хорошенько, и будет здоров как бык. На черта ему лекарь сдался!» Предложение любого из друзей принимается обычно без возражений. На другой день все трое отправляются к больному и заявляют: «Врача не вызывай, мы-де ручаемся, что сами тебя вылечим. А деньги, что следуют доктору, лучше пропьем и проедим все вместе». «Больной» тщетно уверяет их, что он не болен, что ему и в голову не приходило приглашать врача,— ничего не помогает. Если они решили его растереть, то уж разотрут во что бы то ни стало. «Тебе следует беречься,— скажут они,— ради нас хотя бы, ишак ты этакий!» «Больной» сдается, а они, засучив рукава, принимаются его, здорово живешь, растирать. Он терпит и верит уже, что болен, и показывает, где у него покалывает. А они трут изо всех сил. «Слушайте, оставьте мужа в покое, вы из него душу вытрясете!» — кричит жена, стараясь защитить мужа, который уже предался в руки судьбы с твердым убеждением, что растирание ему поможет. «Молчи-ка лучше, мегера! Тебе хорошо, ты найдешь себе другого мужа, а нам такого побратима не сыскать!» И давай его тереть пуще прежнего, пока тот не вытаращит глаза, как вареный судак, не вытянет, как черепаха, шею и не крикнет: «Довольно, братцы, есть у вас совесть? Что-нибудь и на завтра оставьте, может, еще завтра придете!» — «Еще немного,— говорят они,— держись!» Покончив с растиранием, друзья прощаются, обещают прийти завтра и оставляют одного посидеть, присмотреть за больным. После их ухода жена спрашивает, как он себя чувствует? А муж отвечает: «Что болело, уже не болит, но чувствую себя так, будто меня медведи мяли». И на другой день, чуть забрезжит, давай бог ноги на виноградник или еще подальше. А когда приходят побратимы и узнают, что его и след простыл, они расходятся по своим делам, рады-радешеньки, что вовремя захватили болезнь и спасли друга: какая, дескать, у них легкая рука, как быстро подействовало растирание. «Слава богу! Не пришлось заказывать плов. Растерли человека, он сразу и поднялся! — говорит Кал-ча.— Зачем нам лекарь, коль мы сами доктора, от любой хвори вылечим!» Но бывали и такие случаи, когда после их дружеского консилиума и диагноза вызванный врач говорил: «Если бы вы позвали меня на два часа позже, было бы поздно!» Но его слова не производили никакого впечатления, ибо побратимы сходились в мнении, что лучше дать деньги содержателю кабака или харчевни, чем доктору или аптекарю. Тут они скупились, хоть и были люди состоятельные. Один из них был торговцем, остальные ремесленниками. Все с достатком, только Калча чуть победнее, поскольку запустил ремесло, увлекшись охотой. Но зато он был самый из них счастливый и беззаботный, вероятно, потому, что лелеял надежду разбогатеть, впрочем, как и его побратимы и компаньоны известного в городе (но не в торговом мире) образного акционерного общества по добыванию крови, находившихся, вне всякого сомнения, в недрах нашей благословенной страны, бывшей некогда империей. Правда, товарищество в Торговой палате официально не зарегистрировано и потому не пользовалось и малыми, не говоря уже о больших, кредитами для своего предприятия, но трудились не покладая рук, неутомимо и постоянно. Работа эта сделала их весьма суеверными, но таковы все люди, связанные с подобными начинаниями. Так, например, все они, кроме Калчи, старались наперебой кумиться с цыганами, крестить их новорожденных (вероятно, до того уже по нескольку раз крещенных). Один только Мита Волк ухитрился окрестить семьдесят семь цыганят! Не скажу, чтоб он извлек из этого какую-то пользу, но неприятностей зато было ворох! Стоит посадить какого цыгана за воровство, как он посылает за кумом Митой, чтоб тот за него поручился. «Помогай, кум, попал в руки злодеев!» — молит цыган из каталаги арестантского дома или с дороги, куда его погнали, чтобы он очистил двадцать метров брусчатки от ползучего пырея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43