– Охочие до сплетен гимназистки принялись злословить о новых ученицах. Когда эти разговоры дошли до меня, я сразу догадался, о ком идет речь, но со дня на день откладывал визит.
Мир тесен, подумала Йоко и забеспокоилась, как бы разговоры о ней не повредили сестрам. В это время Садаё, неуверенно держа поднос, внесла приготовленный Айко чай. Садаё сияла. В этот день скучное однообразие их жизни нарушило появление гостей. С искренней радостью на круглом улыбчивом личике она приветливо поклонилась Ока. Движением головы откинув со лба волосы и простодушно глядя на юношу, она подошла к сестре и громко спросила:
– Кто это?
– Пойди позови Ай-сан. Я вам представлю гостя. Ока чуть не со слезами на глазах пристально смотрел на хибати. Он немного похудел. Впрочем, может быть, это только показалось Йоко. Он слишком болезненно переживал свои семейные неурядицы, на которые другой, быть может, не обратил бы внимания, и сейчас явно искал утешения, хотя ни словом не обмолвился об этом.
– Ну что ты так спешишь, Саа-тян? – донесся снизу голос Айко. – Не терпится тебе!
– Нельзя так долго прихорашиваться. Сестрица велела поскорее, – столь же отчетливо послышался голосок Садаё, в котором не было и нотки застенчивости.
Йоко, улыбаясь, ласково посмотрела на Ока. Он тоже улыбнулся, подняв голову, но, встретившись взглядом с Йоко, залился румянцем и отвел глаза. Пальцы его, лежавшие на краю хибати, дрожали.
Вскоре в комнату вошли Айко и Садаё. Они остановились за спиной Йоко. Продолжая сидеть, Йоко рукой поманила их и сказала:
– Подойдите сюда, поближе… Это мои младшие сестры. Прошу вас быть друзьями. А это господин Хадзимэ Ока, мы ехали на одном пароходе… Ай-сан, ты не знаешь… Простите, как зовут вашу кузину? – обратилась она к Ока.
Тот окончательно смутился. Способность Ока смущаться и краснеть привлекала и в то же время отталкивала людей. Ока поспешно встал, но тут же снова принял прежнюю позу и, видимо, пожалел об этом.
– Что?
– Как зовут девочку, которая рассказывала вам о нас?
– А, ее тоже зовут Ока.
– Тогда я знаю ее. Она на класс старше, – глядя прямо в глаза Ока, заявила Айко тем же ровным тоном, каким разговаривала с Курати.
Ее взгляд был, как всегда, невинным, настолько невинным, что казался порочным, – иными словами, он был настолько порочным, что казался невинным. Ока не мог отвести глаз от Айко и стал пунцовым до мочек ушей. Заметив это, Йоко почувствовала к Айко еще большую неприязнь.
– А как поживает Курати-сан? – спросил Ока, явно обрадованный тем, что удалось наконец перевести разговор на другую тему.
– Курати-сан? Он, к сожалению, только что ушел… Но надеюсь, теперь вы будете заходить ко мне чаще. А Курати-сан живет по соседству, совсем рядом, и мы можем как-нибудь вместе пообедать. Я впервые после возвращения принимаю гостей в этом доме. Правда, Саа-тян?.. Очень хорошо, что вы навестили меня. Я давно хотела вас видеть и все ждала, когда Курати-сан сообщит вам мой адрес. Ведь мне нельзя писать вам. (Тут Йоко многозначительно взглянула на юношу, словно хотела сказать: «Вы, надеюсь, понимаете?») Из писем Кимура-сан я знаю о вас все. Он пишет, что у вас много неприятностей.
Ока наконец преодолел смущение. И мысли его и речь стали более связными. Айко всего раз взглянула на него спокойно и пристально, а потом отвернулась, уставившись в одну точку, и казалось, думала о чем-то очень далеком.
– Самая большая моя беда – бесхарактерность, – говорил Ока. – Родные непременно хотят сделать из меня коммерсанта, чтобы я унаследовал дело отца. Быть может, это и хорошо. Но беда в том, что я ровным счетом ничего не смыслю в коммерции. Иначе я охотно послушался бы всех, особенно мать, – ведь все равно я ни к чему не годен с моим слабым здоровьем. Но… Иногда мне кажется, что я охотно стал бы нищим. Стоит напомнить мне, что я глава семьи, как я испытываю жгучий стыд и думаю, что не стоит жалеть таких, как я, никчемных людей… Я еще ни с кем не говорил об этом. После моего неожиданного возвращения в Японию за мной даже установили слежку… В таких семьях не может быть искренних друзей, не с кем поговорить по душам… Я невыносимо одинок.
Он говорил очень серьезно и жалобно глядел на Йоко. Мелодичный голос его слегка дрожал, в словах сквозила грусть, такая сдержанная в сравнении с ненастной погодой, порывистым ветром, от которого кружился снег и поскрипывали двери. Йоко не понимала людей слабовольных, но знала, что Ока способен и на решительные поступки – ведь смог же он, приехав в Америку, на том же пароходе вернуться в Японию. Другой юноша на его месте без малейшего колебания согласился бы с доводами родных и, по крайней мере, сделал бы вид, что с радостью готов продолжить дело отца. Ока же упорно твердит, что это ему не под силу.
И в самом деле, не каждый ведь способен стать коммерсантом. А родственники Ока ничего не понимают, только и знают ахать да охать. Йоко считала их просто недалекими. Почему же он не проявит чуть больше энергии и не преодолеет в себе эту глупую нерешительность? На его месте она попользовалась бы имуществом, а потом отвела бы душу, вволю посмеявшись над теми, кто хлопотал вокруг него, и сказала бы что-нибудь в таком духе: «Ну что, довольны?» Ей даже стало досадно, что Ока размазня. Но в то же время он был настолько мил, что ей захотелось прижать его к груди. Ока допил зеленый чай, очень искусно приготовленный, и разглядывал чашку, любуясь тонкой работой.
– Чашка дрянная и не заслуживает вашего внимания.
Ока покраснел, словно совершил какую-то неловкость, и опустил голову. Он, видимо, не умел говорить комплименты, приличествующие случаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126