Однако она старалась не омрачать всем этим радость настоящей минуты. Она всячески ублажала Курати, жадно ища его ласки. Если он будет любить ее так же сильно, как любит она, трудная задача разрешится сама собой.
Курати, пожалуй, тоже привязался к Йоко и тоже хотел без конца пить из чаши удовольствий, которую сна ему подносила. Деятельный по натуре, он после переезда ни разу не покинул дома, хотя сам признавался, что такой образ жизни непривычен для него. Словно впервые познавшие любовь юноша и девушка, которые, забыв обо всем на свете, даже о самой жизни, горят единым стремлением – слить воедино души, не боясь разрушить этим самое плоть, Йоко и Курати упивались страстью, наслаждаясь близостью. Впрочем, они не столько наслаждались, сколько мучили друг друга и наслаждались этими муками. Курати перестал выписывать газеты, но сообщил о перемене адреса, и почту доставляли регулярно. Не только письма, но даже надписи на конвертах оставались непрочитанными; Цуя связывала письма в пачки и складывала на полку в маленькой комнате Йоко. Йоко писали только сестры. Но ни Курати, ни Йоко не страдали от одиночества. Более того, они гордились им и были счастливы. На воротах висела небольшая табличка с единственным словом: «Кимура». «Кимура – самая обычная фамилия. Никто и не догадается, что у нас здесь счастливое гнездышко», – заявил Курати. И все же Йоко понимала, что жить так замкнуто Курати долго не сможет. Однажды после ужина, сидя на коленях у Курати и нежно перешептываясь с ним, Йоко в чувственном порыве горячо поцеловала его, и – о, ужас! – она заметила, как в эту самую минуту Курати подавил зевок. И тогда она поняла, что счастье не бесконечно. Но оттого, что конец наступил так скоро, ей стало очень горько. С огромным трудом воздвигнутый замок, казалось, рушился на глазах. Прижавшись к груди Курати, она провела ночь почти без сна.
На следующий день Йоко снова была радостной и оживленной. Она всячески старалась сохранить веселый и счастливый вид, и благодаря самозабвенной любви к Курати у нее это получалось легко и непринужденно.
– Пойдем ко мне в комнату, займемся интересным делом. Ладно? – тоном маленькой девочки, обращающейся к подружке, предложила Йоко. Огромный, как бык, Курати хмуро последовал за ней.
В комнате Йоко на всем лежал отпечаток женского изящества. В восточное окно лились нежаркие лучи ноябрьского солнца. Круглая вышитая подушечка на стене, опрыснутая привезенными из Америки духами, распространяла по комнате едва уловимый, тонкий аромат. Йоко пододвинула к стене шелковую подушку для сидения, усадила на нее Курати и достала с полки несколько связок писем.
– Давай выглянем сегодня из нашей пещеры. Я думаю, это будет занятно, – сказала Йоко, пододвинувшись ближе к Курати.
Курати взглянул на письма с такой кислой миной, будто плотно поел и теперь чувствовал тяжесть в желудке, но потом заинтересовался и стал один за другим вскрывать конверты.
Даже самая скучная деловая корреспонденция превратилась в неожиданно интересное развлечение для любовников, живущих то ли на отрезанном от мира острове, то ли в восхитительном заточении за высокими стенами. Курати и Йоко вчитывались в обыкновенные, ничем не примечательные строки, находили в них какой-то тайный смысл и с упоением фантазировали, придавая каждому слову им одним понятное значение. Йоко умела вдохновлять и заражать энтузиазмом других. И именно в такие минуты становилась особенно обаятельной. Каждое слово, слетавшее с ее уст, отличалось тонким изяществом. В одной из связок оказалось письмо от Ока. Он благодарил ее за дружеское внимание на пароходе и сообщал, что вернулся в Японию на том же судне, что и Йоко. По этой причине все домашние считают его слабовольным человеком, каким он слыл всегда, и это очень его удручает. Он всячески старался узнать ее адрес, но так и не смог, потом в пароходной компании ему посчастливилось выяснить адрес Курати, и вот он шлет ей письмо. Он почитает Йоко как старшую сестру, беспрестанно думает о ней и просит разрешения хотя бы изредка говорить или писать ей о своих чувствах. Йоко отнеслась к письму с любопытством археолога, выкопавшего из руин хорошо сохранившуюся статую юноши.
– Если бы мне было столько лет, сколько Айко, я могла бы, пожалуй, вместе с ним покончить жизнь самоубийством. А то ведь с годами человек с самой нежной душой превращается в такого, как ты.
– Что значит в такого, как я?
– В такого, как ты, разбойника.
– Ну, это не по адресу.
– Как раз по адресу. Вернее говоря, в точно такого же, как ты. Пожалуй, лучше было бы принадлежать тебе только сердцем, а ему – телом.
– Дура! Мне твое сердце ни к чему.
– Тогда, может, ему отдать?
– Отдай. У тебя их, должно быть, много, вот и отдай ему все.
– Но мне жаль тебя, и одно, самое маленькое, я, пожалуй, оставлю.
Они рассмеялись. Курати отложил письмо Ока в число тех, на которые следовало ответить. Это слегка заинтриговало Йоко.
Затем они нашли письмо Кото, адресованное Курати. Но в конверте оказалось одно лишь длинное послание Кимура к Йоко. Было еще два письма Кимура, помеченных тем же числом. Йоко порвала их, не читая.
– Не дури! Интересно все же, что он там написал, – произнес Курати с самоуверенной улыбкой, в которой сквозило горделивое сознание, что он безраздельно владеет Йоко.
– Такие письма только портят аппетит, – возразила Йоко, брезгливо поморщившись. Они снова расхохотались.
На глаза им попалось письмо из редакции «Хосэй-симпо». Курати объяснил, что в свое время он, желая замять дело, сам обратился в редакцию. Но теперь с этой историей покончено, и читать его незачем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126