Так отец Белинды назвал ее, когда ей было шестнадцать – дрянная девчонка – хотя на самом деле таковой она не была. Она вовсе не собиралась забеременеть, это получилось как-то само собой из-за беспечности, избытка чувств и полного незнания тех природных циклов, по которым живет ее тело.
Любовью с Николасом она занималась всего трижды, с каждым разом становясь все более страстной. Первые два имели место на заднем сиденье его «мустанга», третий – на кладбище, под полной луной, рядом с могильным камнем, где было высечено: «Здесь лежит Бартон Пайкс, 1917–1928». В эту ли ночь все случилось или раньше, Белинда так и не узнала, но ей казалось, что именно в эту.
Бедненький Бартон – умереть в одиннадцать лет! – наверняка душа его не была готова покинуть этот мир. Белинда представляла себе, как дух его бродит вокруг могилы, она почти ощущала на щеке движение потревоженного воздуха. Душа ребенка, видимо, все еще не могла смириться с безвременной смертью, с вечным мраком, пришедшим тогда, когда маленький человек не успел даже узнать, что такое свет. И вдруг явилось спасение: двое потных подростков, решивших сыграть в русскую рулетку – каждый своим оружием, слишком смущенные для того, чтобы снять с себя одежду, освещенных луной, торопливо стремившихся воспользоваться преимуществами своей невинности. Так Бартон получил возможность совершить обратное путешествие в земную юдоль, по которой тан скучал. Вот как все это представлялось Белинде.
Ей следовало бы сохранить ребенка, назвать его Бартоном, если родится мальчик, хотя имя ей не слишком нравилось.
Через восемнадцать лет, сидя на парковой скамье и глядя на ребят, которые могли быть похожими на ее сына, если бы она когда-нибудь его видела, Белинда вспоминала тот вечер, когда во всем призналась родителям.
Гостиная с истертым зеленым ковром на полу, рисунок из листьев на обоях. Как умирающий лес.
– Папочка, – проговорила она, поскольку всегда предпочитала иметь дело с ним, а не с матерью. Отец в ее глазах был августейшим монархом, она – его принцессой, а дом – замком. – Я знаю, мне только шестнадцать, и я не уверена, что хочу выйти замуж за Николаса, но… я беременна и хочу ребенка. Я знаю, что слишком молода, но я смогу найти себе работу. Я и в самом деле справлюсь, мне только на первых порах может понадобиться какая-нибудь помощь…
Это был поток слов, и страх только прибавлял ему скорости. Она отдавала себе отчет в том, что говорит в присутствии своего повелителя, находясь в его полной власти, и все ее жалкие желания могли показаться ему абсолютно лишенными смысла. Скипетр, который он держал в своей руке, вознесся вдруг над ее головой. Она испытала ощущение приговоренного к казни на гильотине.
– Как ты могла пойти на это? – спросил отец. – Что сделало тебя такой?
– Какой «такой»? – робко подняла она на него взгляд.
– Дрянной девчонкой. – Отец посмотрел на мать, чье выражение лица нисколько не изменилось, может, только печаль мелькнула в глазах. – Ты никогда не станешь матерью-подростком, – продолжил он.
– Но…
– Нет. Ты родишь, хорошо. В моей семье и речи не может идти об абортах. Но мы позаботимся о том, чтобы найти ребенку приемных родителей. Я займусь этим немедленно.
Белинда перевела взгляд на мать, маленькую и тихую, лицо которой, в завитках седеющих волос, за долгие годы научилось ничего не выражать. Когда на нем можно было что-то прочитать, это оказывалось умиротворением или улыбкой – осторожной, неуверенной; в глазах навсегда застыла усталость. Они просто не хотели ничего видеть.
Роды вспоминались Белинде в виде белой лавины крика и боли. Ребенка, который прятался в ее животе, кто-то безжалостно вырывал наружу. Чьи-то спокойные голоса советовали ей тужиться, она отвечала им криками, в которых не узнавала собственного голоса. Ей хотелось удержать ребенка в себе, так как она знала: когда все закончится, то закончится навсегда. Отец не оставил никакой возможности для новых переговоров, ей было отказано даже в праве на слезы и мольбы. Его слово было законом, изменить который не в состоянии будет и целое море слез.
Ребенка у Белинды сразу же забрали, и молоко в ее груди высохло.
Но перед этим, когда груди еще были полны и ей приходилось носить специальный лифчик, для покупки которого потребовалась специальная поездка в «Трифти», она вместе с Николасом отправилась еще раз на кладбище.
Ночь стояла безлунная, со всех сторон их обступала темнота. Белинда знала, что дух Бартона их больше не потревожит – неподвижный воздух над могилой подсказывал ей это.
– Давай сядем на камень, – предложила она Николасу.
Теперь в ней поселилось чувство одиночества – кости лежат в земле, и нет даже ветерка, чтобы сказать им, что они не забыты.
Она оперлась спиной о могильную плиту, Николас уселся на землю лицом к ней. Подавшись вперед, он поцеловал ее, нежно и осторожно, как велело ему чувство, выросшее за то время, что они были вместе.
– Мне очень жаль, Белинда, мне жаль всего.
– Шшш…
Прошли годы, но и сейчас она удивлялась тому, что произошло дальше. Может, причиной тому была боль в груди, мягкая и тревожная, заставившая ее прижать голову Николаса к себе. Сначала ему показалось, будто она хочет, чтобы он поцеловал ее в шею, но, когда он коснулся губами кожи у мочки ее уха, Белинда потянула его ниже, торопливыми пальцами расстегивая блузку. Он расстегнул лифчик, и рот его понял, что было ей нужно. Губы сомкнулись вокруг соска, сжали его, и Белинда почувствовала, как молоко начало выходить из нее. Нервы ее ожили, одолела сонливость, как будто она уплывала в мир мечты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108