Кто-то включил верхний свет. В зеркале Белинда увидела написанное посреди лба рукой Мишелль число «666». Кеннет раскрыл заложенную страницу своей Библии и принялся читать:
– «Кто поклоняется зверю и образу его и принимает начертание на чело свое или на руку свою, тот будет пить вино ярости Божией, вино цельное, приготовленное в чаше гнева Его, и будет мучим в огне и сере перед святыми Ангелами и пред Агнцем; и дым мучения их будет восходить во веки веков, и не будут иметь покоя ни днем, ни ночью поклоняющиеся зверю и образу его и принимающие начертание имени его».
Все трое внезапно подались в стороны, освобождая Белинду. Лишенная поддержки, та рухнула на пол. Лежа, Белинда слышала, как они уходят – в ногу, так что шаги троих казались шагом одного человека. И лишь после того как дверь дома захлопнулась, Белинда нашла в себе силы приподнять голову и вновь посмотреть в зеркало. Она увидела в нем бледное лицо с выписанными на лбу черными цифрами.
Она попыталась встать – и не смогла. Ползком добралась до кровати, с трудом влезла на нее, закуталась в одеяло. В любое мгновение ее могла поразить молния гнева Господня, думала Белинда, и только натянутое на голову одеяло давало слабую надежду на спасение. Ощущение это хорошо знакомо детям, взрослые забывают его. Зубы Белинды выбивали дробь, чернила оставили пятна на наволочке – но до ванной комнаты слишком далеко, а ноги ее не слушаются.
Возможно, утром Господь переключится на другого грешника, и тогда выбраться из постели будет не так опасно. Но Белинда знала, что в любом случае Он вернется. Ей дали цену, меж глаз ее начертали имя зверя.
Если родной отец так и не простил ее, стоит ли ожидать прощения от Бога?
20
Сара
Теперь уже Сара без всякого внутреннего сопротивления позволила завязать себе глаза – шарф лег на них двумя слоями. Обычно это пугало ее – погружение в темноту, в слепоту, обострявшее все другие органы чувств. Сейчас же она была абсолютно готова остаться в неведении относительно того, какую часть тела Энтони она ощущает. Так нежно он проходил по ее коже, что поначалу невозможно было понять – то ли это его пальцы, то ли трепещущая плоть. Заключенная в темницу, Сара была целиком в его власти. Он позволял ей знать лишь то, что ему хотелось, чтобы она знала, – и не раньше, чем ему этого хотелось. Власть его бывала беспредельной именно в те моменты, когда Сара переставала видеть: даже со связанными руками и ногами у нее сохранялись крохи самоконтроля, если глаза ее оставались открытыми. В полной же темноте, где единственным источником информации были нервные окончания кожи, Сара превращалась в его рабыню.
Конечно, он добился этого не сразу. Сначала она сопротивлялась – напрягала мышцы, пыталась что-то разглядеть сквозь шелковую ткань. Он оставлял без внимания ее протесты, и теперь, через несколько месяцев, Сара научилась подчинять себя без оглядки. Она привыкла к этому, она уже знала симптомы – как начнет сжиматься время, как нервная дрожь будет достигать такого накала, что сдержать ее удастся лишь криком. В конце концов она смирилась со всем этим.
Всякий раз, приближаясь к завершению акта любви, Энтони развязывал ее. Шарф всегда снимался в последнюю очередь. Существовала только одна последовательность: сначала лодыжки, потом запястья, потом шарф. В некоторых вещах Энтони бывал исключительно пунктуален, и освобождение Сары от уз входило в их число. Нечто подобное проявлялось и в его отношении к собственному дому: там все должно было оставаться так, как есть, он терпеть не мог, когда кто-нибудь перекладывал конверт на его столе. Не выносил следов чашек на мебели, приобрел несколько пачек салфеток и требовал от своих гостей, чтобы они неукоснительно пользовались ими. Вот почему решено было, что чаще они станут встречаться у Сары – в доме Энтони между ними постоянно вспыхивали споры. Сара вечно нарушала что-нибудь в его подчеркнуто мужской атмосфере. Когда они были у Энтони в последний раз, началась обычная перебранка, в пылу которой Сара назвала его «анальным мастурбатором», а Энтони, чтобы не остаться в долгу, выпалил: «Зато ты – задиристая сука». Так что в доме Сары оба чувствовали себя куда спокойнее. В безопасности оставалась и мебель, и взаимоотношения.
От внезапно ударившего в глаза света Сара заморгала, хотя свет этот был весьма приглушенным. Ее теплая кожа оставалась еще влажной, глаза смотрели в спину Энтони, комкавшего в ладонях шарф и оковы-пояса. Он поднялся с постели и направился к шкафу, где для этих принадлежностей теперь была отведена специальная полка.
– А знаешь, – сказала Сара почти неслышным шепотом, – не будь твое тело таким совершенным, я, наверное, никогда не легла бы с тобой в одну постель.
Глядя на его ягодицы, пока Энтони наклонялся и выпрямлялся, закрывая шкаф, она любовалась игрой его мускулатуры.
Энтони вернулся в постель.
– Легла бы.
– Нет, мне всегда казалось, что ты полон самодовольства. Но у тебя тело атлета – я убедилась в этом. Это видно, даже когда ты одет. Поэтому мне так трудно не поддаться искушению.
Пальцы Энтони прошлись вокруг ее глаз, как бы желая нарисовать новую непроницаемую повязку. Но теперь Сара видела все: его глаза, светящиеся в розоватом свете лампы, выразительную нижнюю челюсть, отбрасывавшую причудливую тень.
– Ты хочешь сказать, что я нужен тебе исключительно благодаря моему телу? – спросил Энтони, нежно касаясь губами ее рта. Невесомый поцелуй.
– Мм… не совсем так. Я хочу сказать, что это, вполне возможно, было решающим фактором.
– Даже не мой острый ум и блестящий интеллект?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108