Одевалась и приводила в порядок волосы Сара сознательно медленно, как бы показывая находившемуся за тысячи миль Энтони, что она вовсе не намерена сломя голову бежать к телефону. Когда же наконец она уселась на постель и сняла трубку, в Париже было уже начало десятого. Телефонистка соединила ее с гостиничным номером Энтони – линия оказалась занята. Она попросила не разъединять пару минут, но, после того как истекла пятая, Сара положила трубку. Сколько же энергии вытекло у меня из кончиков пальцев за эти минуты, подумала Сара; он изнуряет меня даже тем, что я всего лишь не могу до него дозвониться. Всего лишь короткие гудки… Но перед глазами стояла четкая картина: телефонный шнур выдернут из розетки, а на Энтони верхом сидит Эллисон. Или парижская проститутка с влажным ртом и крепким тренированным телом.
Сара презирала себя за то, что начинает злиться, за то, что ее все еще трогают подобные сюжеты. Сделав глубокий вдох, вновь набрала номер. Тот же результат.
– Да пошел ты! – Она с треском бросила трубку.
В доме стояла полная тишина. Сара опустила взгляд на свои руки. Это и вправду ее руки? Грубая, обветренная кожа, болтающаяся складками на суставах, с проступающими венами. О Господи, да ведь она же стареет! А детей нет, и история взаимоотношений с окружающими напоминает, скорее, летопись военных действий. На полу в углу комнаты куча одежды, у окна стопками громоздятся книги – до всего этого просто не дошла очередь. Но кто видит этот беспорядок, кто способен своим присутствием усугубить его или, наоборот, подвигнуть Сару на уборку? Ведь есть же на свете женщины, которые даже не представляют, что это такое – жить в одиночестве, без мужчины. Сара знала нескольких таких женщин – им никогда не приходилось обитать в столь безмолвных домах, как ее, гадать, кому позвонить глубокой ночью. С ними рядом всегда кто-то был. Бессонными ночами Сара иногда задавала себе один и тот же вопрос: услышит ли хоть кто-нибудь ее крик, если… найдут ли ее, если… Она пыталась ставить заслоны мрачной игре фантазии, но это удавалось лишь отчасти.
Она много думала об одиночестве. Временами оно напоминало ей неприступную башню средневекового замка, где слышится звон вмурованных в стены цепей, и ты знаешь, что предназначены они именно тебе. Вот так же, наверное, Александер Грейам Белл изобрел свой телефон – сидя в пустом доме, с трубкой в зубах, чувствуя, как с каждым мгновением подступает край бездонной, черной пропасти одиночества. Если б можно было до кого-нибудь добраться, наверное, думал он, письма идут так долго, а на голубиную почту надежды совсем мало.
Потому что в такие минуты телефон означает не просто дополнительное удобство – он превращается в спасательный линь, веревку, что бросают упавшему за борт. Люди загружают себя таблетками снотворного, головы набивают сомнениями и страхами, а потом на цыпочках крадутся к телефону. И по проводам несутся слова «прощайте» или «пожалуйста, спасите меня» – что в принципе одно и то же. Он дает возможность сказать: «Пожалуйста, спасите меня от меня самой и, пожалуйста, поторопитесь».
Сара понимала, что ей необходимо кому-то позвонить. Но кому? В этом-то и весь ужас, когда знаешь, что эта пластмассовая штука и вообще весь процесс прохождения сигналов по проводам становятся для тебя более важными, нежели тот, кому ты звонишь. Когда ты даже не в состоянии решить, чей набрать номер. Когда, собственно говоря, это и значения не имеет. Сойдет кто угодно – лишь бы услышать человеческий голос, лишь бы знать, что на том конце живая душа. Это тот самый случай, когда глупая строчка «Протянешь руку и кого-нибудь коснешься» из чьего-то стихотворения оказывается истиной. В ней ведь не указывается, кого именно нужно коснуться, не говорится: протяни руку и коснись мамы, или сестры, или лучшего друга. Кого-нибудь. Кого угодно.
Непонятно почему Сара решила позвонить своему агенту, но подумала, что Мириам, возможно, все еще дуется на нее за то, что Сара отказалась поработать на съемках, укатив в Париж. Вообще-то сегодня суббота, значит, придется звонить ей домой – а Мириам в одиночку воспитывает четырнадцатилетнего сына. Дома она становится еще более раздраженной, чем в офисе.
Телефонистке в клинике потребовалось всего несколько секунд, чтобы соединить Сару с палатой Марка.
– Да?
– Марк, я боюсь. А что, если в конце концов я превращусь в одну из тех полоумных старух, которые до полудня расхаживают по дому в халате, а по ночам сидят перед телевизором и смотрят «Колесо фортуны», поедая что-нибудь бескалорийное, чтобы похудеть?
– Сара, с тобой что-нибудь случилось за то время, пока ты добиралась от меня до дома? С чего это взбрело тебе в голову?
– Такая уж у меня голова. Взбрело.
– Этого-то я и опасался.
– Я просто увидела себя через тридцать лет, в полном одиночестве, окруженную старыми подшивками «Нэшнл джиогрэфик», «Инкуайрер» и пятьюдесятью пятью кошками, шныряющими туда и сюда. Двор зарос сорняками, поскольку садовник решил, что я чокнулась, и в один из дней просто не пришел. А из дома я выбираюсь всего раз в неделю, по вторникам, когда старикам подают специальный автобус, который везет их в…
– Сара…
– Что?
– Что ты несешь?
На мгновение Сара задумалась, вновь посмотрела на руки, которые, в общем-то, выглядели вовсе не так уж плохо – может, не хватало маникюра.
– Честно говоря, не знаю. Увидела это все и закатила себе истерику.
– «Нэшнл джиогрэфик» и «Инкуайрер»? – переспросил Марк.
– Вполне возможно. Ну, для разнообразия, что ли.
– У меня предложение, Сара.
– Ну? Положить в чашку с утренним кофе дозу торазина?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108